25 августа в московском Центре документального кино выходит фильм Юлии Вишневецкой – журналиста, в прошлом – автора Полит.ру, на сегодняшний день – корреспондента «Радио Свобода»*, в документалистике не так давно. Ее новый фильм называется «Катя и Вася идут в школу», для зарубежных показов – «Hey Teachers!» (отсылка к известной песне «Пинк Флойд»). Сюжет таков: молодые столичные жители Катя Мамонтова и Вася Харитонов – не тунеядцы, не алкоголики, не диссиденты отправляются за 101-й километр. Совершенно по собственной воле, учить детей в школе в маленьком городе. Интервью получилось вполне спойлерское, но не беда – фильм хоть и документальный, но вполне художественный, помимо слов там сказано не меньше, чем словами.
– Ты, что называется, начинающий кинодокументалист, хотя и не дебютант. Это ведь второй твой фильм?
Полнометражный – первый. Но, пока снимала «Катю и Васю», сделала множество короткометражек, штук двадцать-тридцать. И еще у меня есть 50-минутный – то есть это средний метр – фильм о Донбассе [«Хата с краю», 2016].
– Почему ты выбрала такую тему? Где война в Донбассе, а где – школа.
Вообще-то я всегда хотела снять фильм про школу, потому что училась в очень хорошей школе, одной из лучших на то время школ Москвы – для умных детей. Выйдя из нее, я поняла, что не знаю жизни, не знаю, через что приходится проходить моим сверстникам, которые учатся в обычных районных школах. Видя их, я понимала, что это другая планета. Я всегда искала возможности снимать в школе, но это очень сложно организовать, потому, что школа – это такой практически секретный военный штаб. И тут появилась лазейка – через молодых учителей – типа я снимаю кино про молодых учителей и их первые шаги в профессии. Что меня тоже всегда интересовало: а могла бы я поехать учительницей в глушь, или бы не выдержала? И возникла ситуация, когда можно понаблюдать, как человек из хорошей, благополучной среды вынужден адаптироваться к среде, условно назовем ее неблагополучной, быть там учителем.
– То есть можно сказать, что Катю и Васю ты отправила своими представителями, вместо себя.
Да, можно так сказать.
– Занятия искусством, в особенности литературой – это акцентировал Лотман – дают человеку возможность прожить внутри себя, через персонажей, свои другие, не прожитые им жизни. То есть получается, режиссер-документалист может смоделировать эпизод собственной жизни…
Я хочу подчеркнуть, что я ничего не моделировала в том смысле, что никуда никого не отправляла, Катя и Вася сами пошли, а я присоединилась к ним с камерой. Так устроено документальное кино. Но идея да, такая – хотелось прожить некий путь, который меня всегда интересовал. Ну и еще такая хрестоматийная вещь, как хождение в народ, народничество – культурная ситуация, которая для меня очень привлекательна.
– На хождение в народ действительно похоже, и с проповедью. Когда Катя прямо высказывает школьникам свое кредо, это выглядит как столкновение двух миров, которые не переговариваются, а вступают в клинч. Тебе не кажется, что это архаическая ситуация – историческое хождение в народ имело место в 70-е годы позапрошлого века, сейчас 2021.
– При том, что сейчас никуда ходить не надо, все в огромных количествах есть на просторах Интернета. Да, это удивительно, что такая современная, прогрессивная Катя, которая за диалог, которая прекрасно знает историю хождения в народ, на самом деле была готова работать только в режиме односторонней проповеди. Видимо, этот культурный архетип очень сильный, есть очень глубоко сидящее представление, что, если прийти в народ, сказать, что ты думаешь, то народ непременно навстречу пойдет.
– Да, но откуда у сегодняшнего-то человека такое стремление пойти в народ и осчастливить его?
Видимо, глубокая пропитанность русской культурой, предполагающей этот архетип. И Катя, может быть, больше пропитана классической русской литературой, чем Вася – она сдала ЕГЭ по литературе на 100 баллов, закончила сценарный факультет ВГИКа. С другой стороны, мне кажется, что за их «хождением» стоит не столько желание кого-то чему-то научить, сколько узнать жизнь, как и у меня. Я думаю, Кате и Васе, так же, как и мне, было интересно узнать, что думают и как живут подростки в районных школах. Можно еще задаться вопросом, кто у кого больше научился.
– У меня возникает сравнение не только с народниками, но и с миссионерами. Ученики – туземцы, администрация школы – колониальная администрация, а молодые учителя словно просвещенные иезуиты или францисканцы, которые, корреспондируя с теми и другими, пытаются привнести некие ценности – например, что с учениками-туземцами следует обходиться гуманно.
Да-да-да, точно. Как известно, все самые лучшие лингвисты, которые описывали, например, языки Африки, были миссионеры. Зачем изучать местный язык? – чтобы на него переводить Библию. Миссионеры, имея какие-то свои цели, просто вынуждены были взаимодействовать с туземцами, узнавать их. У Васи быть миссионером получилось получше. Он мне говорил, что с этими ребятами – хулиганами и не хулиганами познакомился, научился конкретно работать, причем с каждым по-разному. Одного надо хвалить, другому ставить двойки, потому что это единственное, что на него действует, третьего надо попросить помочь, с четвертым легкое соревнование устраивать. За год он узнал этих людей поближе, причем в работе, в живом взаимодействии. Для себя Вася, наверное, научился какому-то умному менеджменту.
– Ты сказала, что после своей высоколобой школы не знала жизни. Ты думаешь, что от школы сильно зависит, как человек будет проживать свою жизнь?
Честно говоря, теперь уже нет. То есть я верю в образование и в то, что оно влияет на то, как сложится жизнь человека. Но за этот год [когда шла работа над фильмом] я поняла, что образованием школа не занимается. У нашей современной российской школы, как у института, нет задачи способствовать развитию человека, к сожалению. У нее задачи неплохие, но другие. Я имею в виду массовую районную школу, в которую ходят дети, живущие поблизости, они не выбирают школу, а школа не выбирает их. Мне кажется, что школа занимается не образованием, а стабилизацией социальной неустроенности. Фактически заменяет собой социальные службы, которые в России практически не работают. А школа работает – и как комиссия по делам несовершеннолетних, и как служба опеки, семейного надзора… не знаю, как это назвать – все в одном месте. В школе различаются сигналы неблагополучия и предупреждаются острые ситуации, которые могут произойти в неблагополучных семьях. С этой задачей школа справляется вполне благополучно, просто это никак не связано с образованием [смеется].
– И все же, посмотрев твой фильм, думаешь, что нашу школу, как институт, надо бы просто распустить, и на этом месте соорудить что-то иное.
Мне кажется, что не надо. Потому что, повторяю, нет другого института, который бы обеспечивал какую-то относительную безопасность для детей из неблагополучных семей. Но хорошо бы школе переключиться еще на какие-то задачи, кроме поддержания дисциплины и порядка – а то как бы чего не вышло, – на образование, например. И было бы неплохо добавить немножечко гуманизма. Если это просто резервуар для безопасного пребывания трудных подростков, то пускай это будет более счастливый резервуар, более комфортный. Не такой жесткий, репрессивный. Пускай это будет место, где подростки всегда найдут близкого по духу взрослого, с которым они могут поговорить. И мне кажется, что у нашей школы есть все шансы в эту сторону эволюционировать, только очень не хватает денег на это.
– А косность системы, неготовность людей, которые в ней работают?
Мне кажется, были бы деньги, все можно урегулировать. И сами эти люди согласны с тем, что требуются какие-то изменения. И не так уж они не готовы. Просто с общей их замотанностью, запуганностью и заточенностью на то, чтобы предотвратить опасность, они предотвращают и то, что совсем не опасно.
– Что же поменяют деньги?
Больше будет времени со всем разбираться, меньше страха. Кате и Васе в школе никто не помогал. Они ведь очень круто ринулись в эту свою гуманистическую миссию. Взяли на себя все сразу – кучу уроков, кружки. Произошло выгорание. Были бы деньги в школе, они бы могли больше взаимодействовать с коллективом, все было бы мягче и дружелюбнее. Дело, конечно, не только в деньгах: есть школы, куда вливаются миллионы, и все равно там маршируют строем и получается армия марширующих роботов. Но, как правило, в школах, где больше денег, находятся возможности для более гуманного обращения с детьми, больше разных преподавателей, вариативности. Ты не согласен?
– Да нет, понятно – больше денег, значит, меньшая нагрузка на каждого взрослого и больше взрослых на каждого ученика.
Да. И еще проблема в том, что это очень замкнутый мир, в который мало кто приходит извне. А когда больше денег, точно приходят люди извне.
– Ты бы хотела, чтобы, выйдя на экраны, фильм спровоцировал дискуссию о школьном образовании в России?
Да, конечно, с самого начала была такая амбиция, уж не знаю, что получится. Мне хочется, чтобы об этом заговорили в школьных коридорах, в учительских, министерствах – в особенности, региональных министерствах образования.
– Ты хотела бы видеть в зрительном зале, на обсуждениях фильма представителей учительского сообщества?
Да. Тут есть о чем поговорить именно с педагогами. Мы уже показывали фильм учителям на одном профессиональном мероприятии. Это были самые лучшие зрители. Самые умные, самые внимательные, самые сочувствующие и поддерживающие. Я думала, они порвут «Катю и Васю», а они, прикинь, очень тепло отнеслись, и одна учительница сказала: «Катя – это я». И потом добавила: «Десять лет назад».
– Теперь вопрос ребром: про что фильм? Тема-сюжет и суть авторского высказывания – не одно и то же. Мы же понимаем, что «Репетиция оркестра» – не про оркестр, «Полет над гнездом» не о проблемах психиатрических лечебниц, что «Общество мертвых поэтов» не очень-то про школу, больше, чем про школу. Так, в первую очередь, в художественном кино, но, наверное, и в документальном тоже?
Да. Я тут ничего нового не скажу. Мне это хорошо сформулировал кинокритик Костя Шавловский. Любой фильм про школу – фильм не только про школу. В том числе и советские: «Доживем до понедельника», «Ключ без права передачи», «Большая перемена». Это всегда про общество, про то, что с ним происходит; школа является тем местом, где отражаются и концентрируются процессы, происходящие в обществе. И то место, которое рефлексирует современность. По-другому и быть не может.
– Фильм очень авторский. Нет никаких интервью, закадрового текста, но режиссерское присутствие, взгляд, оценка происходящего – мягкая, ненавязчивая – ощущаются практически каждую минуту. Как ты достигаешь такого эффекта?
Посредством монтажа. Когда снимаешь, ни о чем таком не думаешь. Более того, снимала не я, то есть я иногда держала в руках камеру, но в основном снимали операторы. Документальное кино, это такая вещь – ты на самом деле толком не можешь сказать оператору, что ему снимать. Если что-то происходит, и ты бежишь к оператору со словами «сейчас снимаем вот это», «это», скорее всего, успеет закончиться. Девочки снимали то, что им казалось интересным. И Костя, оператор, который держал фокус на учителе, он просто снимал учителя, даже не особо слушая, что они там говорят, Катя или Вася. А смыслы все рождаются во время монтажа. И я даже не могу сказать, что я очень личный автор этого монтажа. Монтировала не я, а прекрасная девушка Оля [Ольга Бадина], которая живет в Перми. И мы с ней столько раз все переделывали: меняли местами, сокращали, добавляли реплики, убирали реплики, что мне уже трудно сказать, где тут именно мое авторство, но в итоге – да, я считаю, что это более или менее мой фильм.
– Оба твоих больших фильма, и «Хата с краю», и этот, завершаются песней. Для тебя это важно, принципиально? Последний скрепляющий всю конструкцию элемент?
Мне показалось, что эта песня [«Прощай, Тур де Франс» уже не существующей минской группы «Серебряная свадьба»] очень подходит – по настроению, по всему. Как только я ее услышала, сразу поняла, что подходит. Тогда мы позвонили менеджеру Светы Бень [руководитель и автор песен «Серебряной свадьбы», театральный режиссер] и спросили, нет ли песни в [студийной] записи. Оказалось, что нет. И, хотя «Серебряная свадьба» больше не существует, они решили сделать новую по аранжировке запись специально для нас. Это очень, очень хорошая песня. Пожалуйста, дорогие зрители, когда досмотрите фильм, посмотрите титры тоже, потому что там звучит очень хорошая песня.
– Это естественное завершение разговора, но может быть ты хочешь что-нибудь важное сказать, о чем речи не было.
Я бы хотела подчеркнуть некоторые героические моменты в нашей работе. Мы жили с Катей в одной квартире и это важно – у нас была возможность видеть, как Катя спит, просыпается по будильнику, проверяет тетрадки. Вся съемочная группа работала бесплатно, все участники нашей группы вели себя самоотверженно, работали за еду. Это Костя Саламатин, девочки Даша Сеничева и Юлия Ланцова. Обращайтесь к ним, как к хорошим операторам, которые прошли такую вот школу. С 25 августа фильм будет в прокате, каждый день, в Центре документального кино, на сайте можно купить билеты. Вообще прокат документального кино – очень сложная штука. Очень редко получается на этом хоть что-то заработать. Многие люди, которым фильм интересен, просили у меня ссылку, но мне кажется, очень важно поддержать российскую документалистику – не посмотреть по ссылке, а прям купить билет и пойти в кино. Мне кажется, что наши бесплатные героические усилия на протяжении года этого заслуживают [смеется].
*Российская власть продолжает пополнять списки «иностранных агентов», добавляя в них некоммерческие организации, средства массовой информации, журналистов, политиков, активистов и правозащитников. Мы вынуждены указать, что «Радио Свобода» внесена в «реестр СМИ, выполняющих функцию иностранного агента».
Источник:
