115 лет назад приступил к работе первый созыв Государственной Думы. Учредить парламент Николая II заставила Первая русская революция. Последняя из дореволюционных, четвертая Дума стала штабом следующей — Февральской — революции, покончившей с монархией и династией Романовых. Все четыре созыва отличались независимостью от верховной власти и правительства. Каких изменений смогли добиться депутаты, что у них не получилось и чем они отличаются от современного состава Госдумы — в интервью главного научного сотрудника Института российской истории РАН, профессора Российского государственного гуманитарного университета и Высшей школы экономики Кирилла Соловьева.
Депутат Госдумы Наталья Поклонская с портретом Николая II во время Крестного хода в ЕкатеринбургеЯромир Романов / Znak.com
«Правящий режим трагически разошелся с обществом»
— Кирилл Андреевич, еще до Первой русской революции все настойчивее и решительнее звучали политические требования общества: отказаться от самодержавия и учредить справедливое народное представительство, то есть парламент, разрешить гражданские свободы, партии и профсоюзы, устранить цензуру, ввести всеобщее равенство перед законом. Всякий раз, когда касаешься темы той или иной революции, удивляешься нечуткости, косности правящих кругов: надо же было довести народ до революционной ярости. Как вы объясняете такое поведение Николая II и членов его правительства?
— Дело в том, что Николай II и члены его правительства отделяли социальные вопросы от политических. Они полагали, что социальные вопросы вполне можно разрешить к общему удовольствию. Да, был труден рабочий вопрос, но Министерство внутренних дел разрабатывало так называемую концепцию «полицейского социализма». По этой концепции, МВД самостоятельно, без всяких политических партий, социалистов-революционеров или социал-демократов, но с помощью легальных, подконтрольных полиции рабочих организаций должно было содействовать решению нужд рабочих (идеологом концепции выступил полицейский чиновник Сергей Зубатов — прим. Znak.com).
Думали и о крестьянском вопросе. Было немало тех, кто был убежден в необходимости отчуждения помещичьей земли и перераспределении ее среди крестьян. Конечно, это не вызывало общего восторга и единодушия не было, тем не менее такая позиция разделялась некоторыми представителями высшей бюрократии. В 1905 году был разработан проект высокопоставленного чиновника Николая Кутлера. Проект, который, по крайней мере, на первом этапе, поддерживал [председатель Совета министров Сергей] Витте, предусматривал довольно радикальное решение крестьянского вопроса в пользу земледельцев. И это только отдельные, частные случаи, которые говорили о том, что в представлении правительственных кругов от социальных проблем можно, образно говоря, откупиться. Они сложны, но в принципе решаемы.
А вот вопрос о власти — совсем другое дело. Здесь ситуация была чрезвычайно сложной. Любая политическая система имеет своей задачей самосохранение. И Российская империя дореволюционного периода не была исключением.
Политический режим той поры тоже рассчитывал, при некоторых реформах, по сути, оставаться неизменным.
Собственно, тот путь, который власть выбрала при Александре II, соответствовал этой установке. Трудно назвать сферу, которую не затронули реформы Александра II. Они не затронули только политическую, сферу принятия решений. И возникали разнообразные конфликты: судебная реформа вступила в противоречие с политической системой, земство постоянно конфликтовало с губернаторами и центральной властью, то же можно сказать и о периодической печати.
Открытие памятника царской семье в Санкт-ПетербургеZamir Usmanov / Russian Look
Так называемая «конституция Лорис-Меликова» (министра внутренних дел в поздний период правления Александра II — прим. Znak.com) предусматривала создание представительного органа с совещательными полномочиями. Но убийство императора положило конец этому проекту.
И тогда же, в 1881 году, российская власть посчитала, что найдена стезя, по которой империя может идти бесконечно долго — без политических реформ, без парламента.
Отныне о реформах мечтает лишь кучка интеллигентов, в глазах власти оторванная от народа, не понимающая его нужд и чаяний. Вот царь и его ближайшее окружение — понимают. Сторонники конституции хотят, чтобы в России все было, как Западной Европе, а это вредное фантазерство — такой стиль рассуждений очень характерен для наиболее влиятельной части политического истеблишмента той поры.
Но они определяли далеко не все, в том числе и настроения своих сослуживцев в различных учреждениях и ведомствах. В действительности чиновник мало чем отличался от представителя общественности — по уровню образования, кругу общения, литературным интересам. Он был практически таким же, что и любой участник или сторонник противоправительственной, оппозиционной «партии». До поры до времени это положение можно было сдерживать благодаря инерции, которая направляет Систему. Но это не может продолжаться до бесконечности. В конце концов, по целой совокупности причин наступила точка кипения. Она бы обязательно наступила, чуть раньше или чуть позже, потому что правящий режим трагически разошелся с обществом, которое включало в себя и высшую бюрократию. То есть сказались не столько социальные и экономические проблемы, сколько разрыв в интеллектуальной, а значит, и в политической сфере. Причиной катаклизма 1904-05 годов стало расхождение власти и общества.
— Пружины, подтолкнувшие революцию, — поражение в русско-японской войне, в декабре 1904 года — неодобрение императором и влиятельными членами правительства реформаторских начинаний министра внутренних дел Святополк-Мирского, которые шли навстречу запросам общества. А что еще?
— Проигрыш в войне был мощным ударом по внешнеполитическому престижу России и по авторитету самодержавия. Война потребовала высокой концентрации материально-экономических ресурсов, вынудила власть мобилизовать значительные воинские контингенты на Дальнем Востоке. Как следствие, не хватало «штыков» для осуществления репрессий в европейской части страны.
Пресса открыто ставила вопрос об изменении политического строя. Нельзя сказать, что она «потрясала основы», но высказывалась довольно отчетливо. А цензура, в свою очередь, сдавала позиции.
И это было только начало пути. Уже весной 1905 года границы возможного станут гораздо шире, а осенью цензура фактически исчезнет. Формально ее не отменили, но в легальных столичных изданиях можно было писать все, что угодно, выдвигать самые радикальные требования. В нелегальных газетах, которые до этого издавали в подполье, за рубежом, не было никакого смысла, они закрывались.
Одновременно активизировалось земское движение, шла так называемая «банкетная кампания» (на многочисленных общественных собраниях, «банкетах», звучали требования ликвидации самодержавия и привлечения общества к управлению государством — прим. Znak.com), ожили рабочие организации. Все это говорило о том, что власть утрачивала контроль над общественной жизнью. А начиная с зимы 1905 года постепенно утрачивается и управленческий контроль над страной. На мой взгляд, это и является движущей силой революционных изменений.
Революция происходит прежде всего тогда, когда имеет место раскол элит. Без этого политические изменения невозможны.
Мятежи, бунты, волнения — более-менее монолитная власть с этими проблемами справляется.
Скажем, в 1902 году вспыхнули очень серьезные беспорядки в Полтавской и Харьковской губерниях (в событиях участвовали несколько десятков тысяч человек, было разгромлено порядка ста помещичьих усадеб — прим. Znak.com). Они были настолько масштабными, что некоторые авторы говорят о них как о начале крестьянской революции. Но дестабилизации политической ситуации в России в целом эти волнения не вызвали.
Efim Deshalt / Global Look Press
А вот, казалось бы, незначительное земское движение государственный корабль раскачало основательно. В нем участвовали всего несколько сотен человек по всей стране. Но они были авторитетнейшими представителями общественности, к которым прислушивались все. Это были издатели крупнейших газет и журналов, их голос был хорошо слышен широкой общественности. Они были влиятельны в среде государственных служащих, а некоторые из них и сами состояли на государственной службе. Они обладали серьезными материальными ресурсами и полагали, что вправе быть услышанными верховной властью. То есть они оказывали влияние и на широкие слои общества, и на «высшие эшелоны» власти. Впоследствии именно в этой «точке сборки» будет многое определяться в дальнейшей эскалации конфликта.
Эскалацию революции диктовала не столько сила атаки, сколько слабость защиты, слабость власти.
Революционеров в России было немного, возможностей у них было мало, политический терроризм, к которому прибегали эсеры, говорил как раз об их слабости, а не о силе. А вот когда в монолите власти пошли трещины, которые свидетельствовали о том, что политический режим осыпается и ему недолго осталось, по всей стране стали развиваться центробежные силы, которые часто охватывали не только местные элиты, но и местные администрации.
«Поток жизни был таков, что затормозить его было невозможно»
— Наверняка министры были в курсе происходящего в стране. Но когда накануне «Кровавого воскресенья» организатор многотысячного хода к Зимнему дворцу священник Гапон, а также делегация с участием Горького пытались достучаться до того же Святополк-Мирского и договориться с властями, у них ничего не получилось. В докладе Николаю II за день до «Кровавого воскресенья» Мирский сообщил, что ситуация под контролем.
— Здесь сказались две взаимосвязанные проблемы. В крайних, критических обстоятельствах принципиальное значение имеет политическая воля. Но в той бюрократической системе политической воли не было и быть не могло как таковой, она никак не была персонифицирована. По сути ответственность лежала лично на императоре. Но реальный характер и практика управления этого не подразумевали. Император не занимался оперативным управлением. Все эти вопросы он отдавал на откуп администрации. Но кто там должен был отвечать за такие вопросы — самим исполнителям было не очень понятно.
Что касается Святополка-Мирского, то в январе 1905 года он прекрасно понимал, что после провала его реформаторского проекта его ожидала отставка. Он сам попросил о ней, и Николай II был склонен ее принять, но не желал объявлять об этом тотчас, чтобы это не выглядело как политическая демонстрация. То есть Святополк-Мирский был уже почти не министр, и знал об этом не только он.
Городовыми, которые находились в распоряжении местных властей Санкт-Петербурга, многотысячную толпу манифестантов не остановить. В итоге ответственность перелагалась на плечи военного командования, а оно использует тот ресурс, которым располагает, — вооруженные войска. А войска привыкли применять боевое оружие.
С высокой долей вероятности можно говорить, что за ход событий 9 января отвечал командир Гвардейского корпуса князь Васильчиков, который руководил планом совместных действий полицейских и военных. Но ведь на то, чтобы нести политическую ответственность, он уполномочен не был, он не являлся политической фигурой. А полноценного гражданского и политического центра для осуществления такого рода функции не было.
И тут проявляется вторая проблема. В отсутствие политической воли власть в лице разных своих представителей проявляет предельную инфантильность.
Кровожадности не было, но так вышло (во время «Кровавого воскресенья» правительственными войсками, по официальным данным, были убиты 130 человек — прим. Znak.com)… Властям казалось, что стоит вооруженным солдатам хоть раз сделать предупредительный залп — и манифестанты разбегутся.
«Кровавое воскресенье»Global Look Press
И это — изъян не только данной конкретной ситуации, а всего политического режима. Такие же проблемы возникали и раньше, но с ними удавалось справляться. Например, в 1899 году в Петербурге случились массовые студенческие волнения. В тот раз обошлось без человеческих жертв. При разгоне студентов использовали нагайки.
— В «Кровавое воскресенье», 9 января 1905 года, к Зимнему дворцу под предводительством Гапона шли 150 тыс. человек. Невнимательность, нечуткость Николая II по отношению к их настроениям — его вина или беда? «Кровавое воскресенье» и последующая за ним революция — плоды его психологии, характера и мировоззрения или «эксцесс исполнителей»?
— Когда происходят такого рода исторические явления, свою роль играет и первое, и второе. Николай столкнулся с вызовами, которые на его месте требовали личности грандиозного масштаба. В течение четверти века, начиная с 1881 года, проблемы скорее консервировались, чем решались. И в этом вина не только Николая II, а в огромной степени — его родителя, Александра III.
С другой стороны, Николай небезосновательно считал себя «хозяином земли Русской», потому что в центре тогдашней системы отношений стояла его фигура, и ключевая ответственность лежала на нем. «Кому много дано, с того много и спросится».
Поэтому когда в советские времена шутили об ордене Николаю II за создание революционной ситуации в России, в этом, несомненно, была известная доля правды.
Он совершил немало ошибок, главная из которых в том, что он в огромной степени находился под властью комплексов, фобий и мифологических представлений о своих правах, полномочиях, о долге по отношению к наследию отца и всей династии, о том, что он должен передать сыну-наследнику. Эти представления становились фактором бездействия, не единственным, но значимым.
В итоге 17 октября 1905 года император подпишет Манифест, дарующий законодательный орган — парламент — и гражданские свободы (перед этим, в августе, Николай II выпустил манифест об учреждении Государственной Думы, но только как совещательного, а не законодательного органа, вслед за этим разразилась двухмиллионная Всероссийская стачка — прим. Znak.com). Он отдавал себе полный отчет в том, что подписал конституционный акт. Об этом он будет писать и матери, и [генерал-губернатору Санкт-Петербурга] Трепову. Но при этом все в ближайшем окружении Николая знали, что слово «конституция» использовать нельзя, потому что оно очень сильно нервирует императора. И впоследствии он, по крайней мере, трижды возвращается к идее о том, что неплохо бы Государственную Думу дисквалифицировать и превратить в законосовещательный орган.
То есть настроение, мировосприятие царя сами по себе выступали фактором нестабильности.
Я бы не сказал, что определяющим. Потому что поток жизни был таков, что затормозить его было невозможно. Характерно, что когда Николай выходил с инициативами по изменению статуса депутатов и Думы в целом, он встречал сопротивление самой высшей бюрократии, причем консервативно настроенной. Она прекрасно осознавала, что назад возврата нет, что дано, не может быть отобрано. Тем не менее возможности императора были хоть и не безграничны, но существенны, создавать помехи, дополнительные трудности — это было вполне в его воле.
— Как сообщают энциклопедии, «высшей точки вооруженная борьба в стране достигла в декабре 1905 года». То есть уже после издания Манифеста 17 октября. Бои с правительственными войсками шли в Москве, Екатеринославле и Харькове, Ростове-на-Дону. Чем было вызвано это вооруженное сопротивление? Чего еще не хватало сражавшимся?
— Эти бои были совокупностью разных явлений. Это мы с вами знаем, что революция началась 9 января 1905 года. Но современники тех событий этого не знали. Некоторые из них еще в 1904 году провидчески говорили, что начинается революция. Но таких были единицы. Большинство рассуждало так: в Петербурге произошли неожиданные и кровавые события, но стачечная волна улеглась, ситуация в столице более-менее устаканилась, сейчас все вернется на круги своя. Весной 1905 года в стране будут происходить какие-то спорадические вспышки, но не повсеместно и не на постоянной основе. И ощущения того, что идет революция, — не было.
И только в октябре — и на самом верху, в правительственных кругах, и в общественной среде — начинают признавать: начинается революция. Почему только тогда? По многим причинам. Во-первых, революция воспринималась в соответствии с определенным каноном: в России ждали появления образов и символов Великой французской революции. А их пока не было: не было своих Генеральных штатов, штурма Бастилии. И это разочаровывало, было ощущение, что происходящее в России — какой-то эрзац, а не настоящая революция, а настоящая революция — впереди, спустя какое-то время.
Во-вторых, основной процесс в рамках революции, с моей точки зрения, это сравнительно быстрая утрата управляемости в самых разных сферах, когда администрации либо просто перестают функционировать, либо начинают работать против действующей власти. Как итог: в разных точках страны разворачивается практически гражданская война.
Наиболее яркий пример осени 1905 года — Остзейские губернии (это современные Эстония и Латвия). Там идет кровавая война с проявлениями крайней жестокости с разных сторон. Жесткие столкновения происходят в Поволжье. Кроме того, элементы гражданской войны проявляются по линии Транссиба. Сказываются застарелые конфликты: в Прибалтике остро стоял национальный вопрос, в Поволжье — крестьянский, там проблема малоземелья крестьян была гораздо острее, чем во многих других губерниях.
Но история Москвы и других отдельных городов — особая. Там первую скрипку играли революционные организации. Им было чрезвычайно странно и обидно, что революция разворачивается без революционеров, что главную роль в ней играют земства, либеральные деятели, активисты профессиональных союзов, представители печати. Роль профессиональных революционеров в этой революции была более чем скромной.
Efim Deshalt / Global Look Press
Как исключение — Союз союзов (либеральное объединение профессионально-политических союзов: служащих, учителей, медиков, фармацевтов, инженеров и техников, бухгалтеров, адвокатов, писателей и так далее. Зародился во время «банкетной кампании», насчитывал до 135 тыс. членов — прим. Znak.com). Но Союз Союзов не вполне политическая организация, это скорее политические профсоюзы, включавшие деятелей, о которых до тех пор мало кто знал. Ну кто знал инженера Лутугина? А на 1905 год он стал звездой. Как и Хрусталев-Носарь, который в октябре 1905 года стал первым председателем Петербургского совета рабочих депутатов.
Но ведь были партии, которые давно готовились к революции и рассчитывали на нее. И бои, разразившиеся в Москве и других городах, были попыткой реванша за их былую слабость и неубедительность. Вот они и заявили о себе осенью-зимой 1905 года, но без особых шансов на успех. За что потом подверглись очень жесткой критике со стороны коллег более правых убеждений. Потому что вооруженные выступления не дали позитивных плодов, напротив. Московские события внушили власти уверенность в собственных силах, в том, что она имеет ресурсы и возможности силой подавлять такие беспорядки, и, значит, они не представляют критической проблемы для режима.
«Первую Думу власти очень боялись»
— Сказалось ли это на той легкости, с которой Николай II распустил два первых созыва Государственной Думы?
— У каждой из этих Дум своя особая история. Первую Думу очень боялись и на ее роспуск пошли далеко не сразу. Потому что было ощущение, что за ней стоят реальные общественные симпатии, что она и есть те самые российские Генеральные штаты и что если ее разогнать, это приведет к новому витку революции.
Депутаты так себя и воспринимали, многие из них роспуска совершенно не страшились и были готовы к такому повороту событий: будет роспуск — и мы станем вождями новой России.
Один курский депутат Долженков, старейший в первом составе Государственной Думы, говорил: «Нас будут разгонять, а я встану на свое кресло и не сдвинусь, пусть нас убивают — мы все равно останемся на своих местах». Он, конечно, не мог предугадать, что роспуск Думы пройдет в куда более прозаической обстановке, никого убивать и разгонять штыками не придется. Это было сделано в выходной день, неожиданно для депутатов.
State Duma Russia / Global Look Press
Но сначала власть Думу боялась. Поэтому до самого последнего момента министр императорского двора Фредерикс и Дмитрий Трепов — очень влиятельный в ближайшем окружении императора — уговаривали Николая на этот шаг не идти. Судя по всему, небезрезультатно. Согласно историческому анекдоту, который, вполне возможно, соответствует правде, получив императорский манифест о роспуске Думы (которого он сам настойчиво добивался) и переправив его в Сенат, председатель Совета министров Горемыкин поехал домой и распорядился не откликаться ни на чьи звонки и обращения и сообщать, что он спит. Он знал, что делал. Потому что ночью приехали от императора с конвертом. Конверт не распаковывают всю ночь. Тем временем в Петербург стягиваются воска, поскольку манифест опубликован в газетах. Горемыкин вскрывает конверт только наутро, а там — просьба с роспуском Думы повременить. То есть вполне возможно, что Николай до самого последнего мгновения колебался в решении.
Ко второй Думе отношение было совсем другое, ее совсем не боялись и не вполне воспринимали всерьез.
Для следующего председателя Совета министров Столыпина было очень важно, чтобы Дума была, потому что это соответствовало его концепции реформ. Но так получилось, что большинство в той Думе составляли антиправительственные силы, причем куда более ярко представленные, чем в первой. Если в первой Думе лидирующие позиции принадлежали конституционным демократам (кадетам), то во второй — социалистам разных мастей. Была заметной фракция социалистов-революционеров (эсеров), фракция социал-демократов.
То есть в работе парламента участвовали (и, более того, определяли его характер) партии откровенно революционного толка.
Заметным было и правое, промонархическое крыло, оно было настроено всячески торпедировать деятельность парламента. Как ни странно, иногда правые блокировались с левыми, рассчитывая на то, что таким образом они еще больше дискредитируют Думу. Кадеты, оказавшиеся в этой ситуации в центре, были совершенно беспомощны. Большинства у них не было, они пытались маневрировать, но их никто не слушал — ни слева, ни справа.
Дееспособность Думы вызывала большие сомнения, даже в среде кадетов. Знаменитый ученый и публицист Петр Струве, который сам был депутатом второй Думы, говорил, что настоящие консерваторы и реакционеры должны молиться на то, чтобы такая Дума существовала как можно дольше, потому худшей дискредитации идеи народного представительства и придумать нельзя.
А священник, богослов и философ Сергей Булгаков, тоже депутат второй Думы, говорил так: возьмите с улицы случайных 500 человек и скажите, что они отвечают за судьбы России, — и они окажутся лучше тех, кто заседает в Таврическом дворце.
Тем самым роспуск второй Думы был предопределен. Власть только дожидалась повода. Когда депутат Зурабов заявил, что российская армия лучше воюет со своим народом, чем с внешними противниками, Николаем II это было воспринято предельно болезненно, как оскорбление не только армии, но и его лично. В этот момент судьба Государственной Думы была предрешена. Оставался вопрос «что дальше?» — либо упразднить Думу как таковую (и в окружении царя такие проекты рассматривались всерьез), либо сохранить, но при этом поменять избирательный закон. В итоге остановились на втором варианте.
Во-первых, для политической системы он был наиболее щадящим. Во-вторых, концептуально он был единственно возможным для Столыпина. В-третьих, и это основное, такой подход во многом предопределял сценарий развития страны на последующие пять-шесть лет.
— Несмотря на последующие манипуляции царя и правительства с избирательным законом (выборы не были ни всеобщими, ни равными, ни прямыми и ни тайными), первые две Думы были действительно откровенно антиправительственными, требовали правительства, ответственного перед парламентом. Потому в Думе «зависали» проекты государственного бюджета и важные законы об аграрной реформе Столыпина. Это и предопределило недолгую жизнь обеих Дум: 72 и 102 дня. Вспоминается I Съезд народных депутатов 1989 года, хасбулатовский Верховный Совет, первые составы современной Госдумы — такие же конфликтные, пламенные, разоблачающие, многословные. А какую-то позитивную роль первые две Думы сыграли?
— Да, сыграли, первая точно. Эта Дума была политически наивной. Она собрала людей, у которых не было никакого политического опыта. С одной стороны — ученые с мировым именем, вроде Максима Ковалевского, и в то же время около половины депутатов представляли крестьянство, некоторые из них не умели читать и писать. Встречались такие, которые, попав в Петербург, рассчитывали извлекать доходы из своей парламентской деятельности и продавали на улице билеты на заседания Думы. Некоторые депутаты приехали в столицу со своими домашними животными, один привез с собой козу и проживал с ней в общежитии, другие заводили кур и гусей.
При этом всех их отличала своего рода искренность. Они искренне были уверены, что их деятельность приведет к каким-то важным переменам. Одни надеялись, что перераспределят землю, вторые рассчитывали на правительство, ответственное перед парламентом, третьи — что приблизят зарю свободы. Ничего из этого не вышло, но вышло другое.
Ситуация весны-лета 1906 года была очень стрессовой для власти, царя и его окружения. Там ощущали, что почва очень зыбкая, что еще немного — и придется сдавать портфели, и вот эти думские болтуны назавтра окажутся в их кабинетах.
Это значит, что когда настал момент роспуска Думы, перед правительством стояло две задачи. Первая: нужно так сформировать кабинет, чтобы он имел отчетливое политическое лицо, чтобы было понятно, к чему он стремится. Чтобы не только депутаты говорили от имени народа, но и правительство наконец смогло предложить собственную повестку. Второе: срочно нужна программа реформ. Если медлить и дальше оставаться на месте, революция вспыхнет снова. Таким образом, деятельность первой Думы подготовила курс столыпинских реформ.
Со второй Думой сложнее. В ней не было того запала искренности. Кто-то рассчитывал на получение суточного жалования, кто-то — на газетную славу, другие — на торговлю с различными ведомствами. Отношение ко второй Думе было совершенно другим. В 1907 году прежнего героического пафоса уже не будет. Значение этой Думы в том, что она показала, что действующий избирательный закон ведет ситуацию в тупик, что сформировать более-менее конструктивно работающую Думу на основе этого закона не получается. Значит, закон надо менять. Следующий избирательный закон действительно был менее демократичным, но он позволил получить такое представительство, которое принесло стране реальную и ощутимую пользу.
— Обновление Николаем II избирательного права в 1907 году вошло в историю как «Третьеиюньский переворот». Причем и «Выборгское воззвание» разогнанных императором депутатов первой Госдумы, и «Третьеиюньский переворот» были встречены обществом совершенно равнодушно — без манифестаций и забастовок. Считается, что разгон второй Госдумы — финальная точка Первой русской революции. Почему она выдохлась?
— По моему мнению, финальный аккорд революции — это июль 1906 года, роспуск первой Думы и «Выборгское воззвание». Эффект от воззвания был почти нулевым. Это и было явной точкой в истории Первой революции. Как я уже сказал, депутаты не сомневались, что роспуск Думы вызовет взрыв. И когда в день роспуска они разъезжали по Петербургу, то удивлялись тому, что население молчит. Сначала списали это на выходной летний день. И с этой мыслью отправились в Выборг, с предчувствием, что по возвращении их точно арестуют (впоследствии более 160 депутатов были осуждены на кратковременное тюремное заключение и повержены в избирательных правах, путь в легальную политику им был закрыт — прим. Znak.com). Поэтому депутаты разбрасывают текст воззвания из окон поезда — чтобы хоть кто-то прочитал их последнее слово. В воззвании они призывают избирателей не платить налоги и игнорировать армейский призыв, будучи уверенными, что избиратели этим не ограничатся, а возникнет огромное стихийное движение. Происходят выступления военных в Кронштадте и Свеаборге, но народные избранники явно рассчитывали далеко не только на это.
Яромир Романов / Znak.com
Они находят объяснение в том, что крестьяне заняты сельскохозяйственными работами. Но и осенью не происходит ничего. И тогда депутаты впали в глубокое разочарование. Но и власти не ожидали¸ что их «пронесет», они готовились к худшему сценарию и к решительным мерам — и к репрессиям, и к реформам.
То, что происходило дальше, со второй Государственной Думой, — уже эпилог. То, что общество с равнодушием и апатией встретило «Третьеиюньский переворот», расценивалось уже как закономерность.
— Потому что к этому времени заработали реформы Столыпина?
— Не это было определяющим фактором: Столыпин только начинал свои реформы. Определяющую роль сыграло то, что российское общество и население — это не одно и то же. Общество — это очень ограниченный круг людей, всего несколько процентов, которые вовлечены в общественную жизнь: интересуются политикой, увлеченно читают газеты и журналы.
Население живет в другом измерении: оно небезразлично к Думе, разговоры о ней имели место и в деревенской среде. Но для населения вопрос о Думе не был вопросом о власти и перспективах строительства гражданского общества и правового государства.
Деревня размышляла предельно прагматично, рассчитывая на решение конкретного вопроса: вон неподалеку помещичьи усадьбы, и надо бы их подвергнуть «черному переделу». Свобода союзов, собраний, печати мало интересовали крестьян, да и крестьян-депутатов. А раз Дума вопрос о земле не решает, они не считали нужным солидаризироваться с ней. Депутаты переоценили характер общественного движения и вовлеченность масс в него. Как потом шутили, депутаты приняли температуру собственного тела за температуру всей страны.
«Составы Дум были уникальны по своему демократизму»
— После «Третьеиюньского переворота» закон о выборах подвергся капитальным изменениям. Избирательные права крестьян и рабочих значительно сузились. Николай II и правительство Столыпина получили «конструктивную» III Думу. Этот состав Думы вошел в историю «законодательной вермишелью» — массой совершенно незначительных законопроектов. Какую пользу принесла эта Дума и в чью пользу действовала?
— Говоря о «законодательной вермишели», нужно не оказываться в плену слов. Может, в масштабах всей России отдельные законы о финансировании отдельных гимназий, университетов или полицейских участков не выглядят значительными. Но для самих гимназий, университетов и участков это было важно, а законодательный процесс был устроен именно так.
А главное, что Государственная Дума была учреждением, не только вносившим законопроекты (что на самом деле случалось сравнительно редко), а в основном — утверждавшим правительственные законодательные инициативы и редактировавшим их (это вовсе не значит, что законы становились лучше, чаще они становились хуже). Работа над законопроектами была рутинной, долгой, затяжной. Третья Дума была не такой яркой и вызывающей, зато была склонна к жесткой политической торговле с правительством, и с ней было довольно непросто.
Кого представляла третья Дума? За ней стояли дворянские собрания, земские деятели, представители городского самоуправления, религиозные лидеры (преимущественно, конечно, православные), бизнес-элиты, иногда — региональные элиты. Самые активные члены общества, ясно представлявшие, чего они хотят.
И если интересы какой-нибудь, в первую очередь леворадикальной, партии правительство могло легко проигнорировать, то отмахнуться от позиции цензовых кругов общественности было нельзя, с ними приходилось считаться.
Это были влиятельные люди, которые определяли жизнь в своих уездах и губерниях, а иногда — и в столицах, составляли лицо российской экономики, ведущих изданий, имели прямой выход на министров, а то и на царя. Одним словом, это была элита, хоть и очень разношерстная. И она не горела желанием «проглотить» все, что правительство пыталось провести через Думу. Она торговалась — в чем-то уступала, на чем-то настаивала.
Почему 300-летняя династия Романовых рухнула всего за три дня. Интервью историка Кирилла Соловьева
Уступало и правительство, потому что от депутатов зависела судьба бюджета и, следовательно, каждого отдельно взятого ведомства. Поэтому представители этих учреждений приходили с поклоном и на заседания думских комитетов, и на пленарное собрание. Таким образом, деятельность Думы прочно вплеталась в работу этих ведомств, а ее полномочия, не такие уж, кстати говоря, широкие, постепенно расширялись.
Соответственно, у власти появился канал прямого диалога с частью российской общественности. Это огромный результат для страны, для ее стабильного развития.
Правда, с этой машинерией нужно уметь работать. Если вы ее включили, то выключить уже не выйдет. А попытаетесь выключить или проигнорировать — этот механизм, служащий стабилизации общества и государства, превратится в фактор нестабильности. И эта проблема в полной мере сказалась в 1915-16 годах.
— А была ли среди дореволюционных Дум такая, которую можно назвать реакционной, как мы сегодня выражаемся — «бешеным принтером»?
— «Бешеных принтеров» не было точно. Думы были разные. Третья, как мы с вами выяснили, была гораздо менее радикальной, чем первые две. Тон в ней задавали люди более консервативных взглядов. Но «консервативных» вовсе на значит «проправительственных». Часто консерватизм Думы носил оппозиционный характер. Обратите внимание: как бы царь и правительство ни старались получить послушный парламент, ни в одном из составов Государственной Думы не было стабильного проправительственного большинства. А оппозиционное большинство сложилось не только в первых двух Думах, но сложится и в четвертой.
State Duma Russia / Global Look Press
— Одни современники и историки подчеркивают, что «Третьеиюньский переворот» дал стране «рабочий» парламент. Другие указывают на то, что третья Дума была защитником интересов дворянства, чиновничества, промышленников и купечества, но не отражала интересов «народных масс» — крестьянства и рабочих. И это, в конечном счете, стало одной из причин следующей — Февральской революции 1917 года. Каково ваше мнение на этот счет?
— Вторая точка зрения грешит модернизацией: в соответствии с ней, чем больше избирателей, чем ближе к идеалу всеобщих выборов, тем лучше. На современном этапе, возможно, так и есть, но в начале прошлого века эта логика не работала.
Самостоятельной легитимностью не обладала ни одна из дореволюционных Дум.
Как бы то ни было, максимальной легитимностью в начале прошлого века в России обладал институт монархии. Скорее, самодержавие делилось легитимностью с другими учреждениями, чем наоборот. Поэтому присутствие в Думе дополнительных депутатов — крестьян и рабочих — мало что определяло бы в ее весе в жизни общества и государства.
Вместе с тем каким бы ни было избирательное законодательство в Российской империи, и после 1907 года она не сильно отставала от Англии по количеству избирателей в проценте на душу населения (при этом я имею в виду исключительно Британские острова: в колониях вообще не было речи об участии населения в выборах британского парламента). При этом составы Государственных Дум были уникальны по своему демократизму. В первых двух Думах депутаты от крестьянства составляли больше половины депутатов, а в третьей Думе — четверть. Ни в британской Палате общин, ни во французском Законодательном собрании, ни в германском Рейхстаге, ни в каком западноевропейском парламенте ничего подобного не было. Когда правительство составляло соответствующий избирательный закон, оно исходило из того, что крестьяне очень лояльны власти, императору. А оказалось, что это не так.
Самое демократическое избирательное законодательство в Европе на тот момент действовало в Германской империи с ее всеобщим избирательным правом для мужчин. Но считаем ли мы Германию самой демократической европейской страной той эпохи? Очевидно, что нет. Значит, демократичность не определяется простым наличием или отсутствием тех или иных слоев общества в парламенте.
Кроме того, мы видим это на примере первой и второй Дум, невзирая на широкое представительство в них крестьянства, к диалогу с императором и правительством, то есть к исполнению важнейшей парламентской функции посредничества между обществом и властью, они готовы не были. Тогда возникает вопрос: а зачем они вообще нужны? С этой точки зрения, первым настоящим парламентом в России можно назвать дореволюционную Думу третьего созыва.
— Из вашего рассказа, Кирилл Андреевич, становится ясно, что дореволюционный российский парламентаризм, хоть и возник с отставанием от западноевропейского, развивался в довольно бодром темпе.
— Да, развитие шло очень быстро. И неслучайно год от года — в 1909, 1911, 1913, 1915 годах — происходили политические кризисы. Кризисы — это признак роста. Но к 1917 году нормальный процесс роста был нарушен тяжелейшей ситуацией Первой мировой войны. Рост — это и возможности, и риски. В 1917-м риски превысили возможности и оказались непомерными.
Хочешь, чтобы в стране были независимые СМИ? Поддержи Znak.com
Поддержи независимую журналистику
руб.Сделать регулярным (раз в месяц)Я согласен с условиямиОплатитьУсловия использования
Источник:
