Издательство «Бомбора» представляет книгу британского хирурга Дэвида Нотта «Военный врач. Хирургия на линии фронта» (перевод Ивана Чорного).
«Я исколесил мир в поисках проблем» — так могла бы начинаться история какого-нибудь авантюриста, стремящегося испытать себя в экстремальных условиях. И это была бы книга о приключениях, полуправдивых и захватывающих. Но автор этой фразы и книги совсем не путешественник и крайне далек от художественного вымысла, ведь ему довелось столкнуться с самой неприглядной реальностью, какую только можно себе представить, — войной. Доктор Нотт побывал в Афганистане, Ираке, Сирии и других горячих точках, оперировал и принимал роды под грохот разрывающихся снарядов и вытаскивал с того света людей в условиях, не имевших ничего общего с хорошо оборудованными европейскими клиниками. Эту книгу он написал, пытаясь ответить самому себе на вопрос: что заставляет врача отправляться в самые опасные места на планете и, несмотря на творящийся вокруг ужас, с риском для собственной жизни выполнять свою работу, помогать и утешать людей, оказавшихся в беде.
Предлагаем прочитать фрагмент книги, где описывается работа автора в Южном Судане.
Воспоминания о проведенном в Адре времени настолько не давали покоя, что я решил — наверное, легкомысленно — вернуться в Дарфур на следующий год. Я до сих пор не уверен, хотел ли загладить вину или же изгнать демонов — наверное, и то, и другое. Я попал в маленький городок Залингей, который стал прибежищем для жителей многих разрушенных деревень. К этому времени ОАС заняла горный массив Джебель-Марра. Из своего укрытия в горах они совершали весьма успешные нападения на суданскую армию и джанджавидов.
Вместе с тем они понесли значительные потери и обратились за помощью к «Врачам без границ». Мы должны были отправиться к ним: если бы раскрылось их местоположение и их поймали, всех ждала бы смерть.
Дороги здесь были настолько опасными, что нам пришлось лететь в Залингей на вертолете, и с воздуха было хорошо видно целые деревни, сожженные дотла в рамках политики выжженной земли.
Нет никаких сомнений в том, что со стороны арабов это был самый настоящий геноцид чернокожих африканцев в Дарфуре, за который правительство Судана и Джанджавид несут полную ответственность.
Население Залингея составляло около двадцати тысяч человек, что делало его чуть более безопасным местом. Очень многие деревни, в которых жили менее тысячи человек, сровняли с землей. Позже во время миссии я был в одной из них, когда туда верхом на лошадях прибыли джанджавиды. Их было не менее тридцати, они неслись, словно в кавалерийском броске, с ружьями наперевес. Люди спасались бегством, мы решили не вставать у них на пути и спрятались за машинами.
По прошествии, казалось, многих часов, хотя прошло не более двадцати минут, примерно тридцать жителей деревни лежали мертвыми, еще около шестидесяти были ранены.
Командир отряда джанджавидов подъехал на коне к нам четверым, прятавшимся за машинами, и потребовал представиться. Одна из медсестер принялась безудержно плакать, и я ощутил то самое пресловутое чувство неминуемой гибели.
Мне уже не раз доводилось испытывать это чувство прежде и еще неоднократно предстояло ощутить в будущем. Мои ноги стали ватными и задрожали. Было невероятно страшно оказаться под палящим солнцем в окружении вооруженных мужчин с дикими взглядами, которые только что убили столько людей. Когда мы объяснили, что выполняем гуманитарную миссию, приехали помогать людям и не преследуем никаких религиозных или политических целей, нам разрешили двигаться дальше. Когда мы спешно уезжали, я оглянулся назад и увидел, как джанджавиды опустились на колени в песок, чтобы помолиться — наверняка во славу своей доблестной победы.
Мы делали всё, что было в наших силах, но в Залингее была еще и возможность работать в качестве мобильной хирургической бригады в районах, где действовала ОАС. Руководитель миссии спросил меня, готов ли я к этому, потому что, будь я не готов, мы не стали бы этим заниматься. Он не мог гарантировать нам безопасности, но в ОАС его заверили, что, как только мы доберемся до гор, защита будет обеспечена.
В последнее время правительственные войска обстреливали этот район, и остановить их, конечно, было невозможно. По словам руководителя миссии, он связался с суданской (правительственной) армией — они сказали, что не будут обстреливать нас специально, но, если мы вдруг окажемся в районе, попавшем под артобстрел, не смогут гарантировать нам безопасность. Он лишь сообщил суданцам дату нашей поездки. Путь предстоял опасный.
Я вернулся в свою маленькую, похожую на темницу комнату в штабе миссии, чтобы поспать. Как я должен был поступить? Я был в относительной безопасности там, где мы находились, работы было много, и мы неплохо с ней справлялись.
Отправиться же не пойми куда помогать мятежникам — совершенно другое дело, связанное, возможно, с безответственным риском.
Вместе с тем я знал, каким будет мое решение, как только почувствовал, как внутри стало нарастать волнительное возбуждение. так всегда бывает, когда я начинаю предвкушать предстоящую миссию — попросту не могу устоять.
Весь следующий день мы обсуждали, какое оборудование возьмем с собой, какие понадобятся лекарства, включая кетамин[1], диазепам[2] и большое количество местных анестетиков. Кетамин, так называемый лошадиный транквилизатор, — оплот анестезиолога в подобной работе. Он дозируется в зависимости от веса и обладает достаточным седативным эффектом, чтобы провести серьезную операцию, а при необходимости, если она затянется, можно дать пациенту дополнительную дозу. При правильном использовании это очень надежный и безопасный препарат. Диазепам, или валиум, — средство короткого действия, обеспечивающее седативный эффект, пока не подействует кетамин. Я упаковал необходимое, как посчитал, количество хирургических инструментов и нитей, стерильные простыни и хирургические халаты. Мы подобрали еще одну иностранную медсестру из «Врачей без границ», которая согласилась поехать с нами в качестве анестезиолога, и вместе с двумя медсестрами отправились на заполненной хирургическим оборудованием машине в горы.
Это была долгая поездка. Два часа мы ехали по прямой дороге, покрытой красной пылью. На пути нам повстречалось множество сожженных деревень. Приблизившись к занимаемой повстанцами территории, мы стали подниматься по горной дороге. Впереди нас ждал блокпост, но кто его контролирует, видно не было. Когда мы подъехали ближе, из траншеи выпрыгнули четверо детей с автоматами AK-47 в руках. Они выглядели не такими ожесточенными, как виденные мной в Либерии — те были совершенно безумными.
На вид этим мальчишкам было лет десять, и они явно нас не ждали. Они подняли оружие и наставили его на нас.
«Что, черт бы его побрал, теперь делать?» — подумал я.
Остановиться и дать задний ход, как тогда в Сараеве? Ехать дальше, показывая всем своим видом, что мы имеем полное право здесь находиться? Или же вдавить педаль газа и прорваться вперед?
Наш водитель бегло говорил по-арабски, но очень нервничал. Он остановил машину, не доехав до блокпоста. Мы сказали ему, чтобы он ехал дальше, но он просто застыл на месте.
Может, они и слышали о нашем приезде, а может, и нет.
Дети с оружием, пожалуй, опаснее всего — они не всегда понимают, что хорошо, а что плохо, и зачастую доходят до крайностей, слепо выполняя приказы.
Это был крайне напряженный момент; никто из нас толком не знал, что делать. Мы медленно подъехали к блокпосту. Водитель заговорил с одним из мальчишек, который явно его не понял. Поперек дороги лежало дерево, служившее преградой, но был и небольшой открытый участок дороги — как раз чтобы проехать нашей машине. Мы продолжали медленно ехать к нему, а как только миновали, сразу закричали водителю, чтобы тот газовал. Мы с ревом унеслись прочь в облаке пыли — не знаю, стреляли ли нам вслед эти мальчишки, только вскоре мы скрылись за поворотом и оказались в безопасности.
Мы продолжили свой путь и добрались до следующего блокпоста. К счастью, на этот раз его контролировали люди, которые знали, кто мы такие, и ждали нас. Они проводили нас в небольшую деревушку высоко в горах. Впервые за всё время температура вокруг была приятной, почти как в славный летний день в Англии.
Мы принялись за работу. Хорошо вооруженный повстанец из ОАС, сопровождавший меня, повел по небольшим хижинам, где томились мужчины с огнестрельными ранениями.
Некоторые были там уже несколько дней. Я насчитал человек двадцать, нуждавшихся в операции, и стал соображать, где мог бы их прооперировать.
Единственным, что можно было использовать в качестве операционного стола, был бетонный блок размером с обеденный стол, достаточно прочный и устойчивый, чтобы выдержать пациента, к тому же нужной высоты. Проблема была в том, что он находился снаружи, на виду у других жителей деревни.
Следующие часов шесть я оперировал. У некоторых пациентов начала развиваться гангрена, и им требовалась ампутация — другого способа справиться с инфекцией не было. Все они были очень сговорчивы и понимали, что это, вероятно, их единственный шанс получить надлежащую медицинскую помощь. Наша медсестра, вызвавшаяся побыть анестезиологом, никогда прежде анестезию не проводила, но мы строго следовали установленным протоколам, и она прекрасно со всем справилась.
Вскоре бетонный операционный стол превратился в настоящую сцену. Когда мы начинали, с небольшого холма неподалеку за нами наблюдали несколько человек, но уже через несколько часов зрителей была сотня. Мне пришлось просто не обращать внимания на происходящее вокруг и сосредоточиться на пациентах. Мы попросили местных отгонять мух, и вскоре от желающих это делать не было отбоя. Как бы то ни было, к концу дня все остались живы, а раны были обработаны и перебинтованы.
Несколько дней спустя мы вернулись, и пациенты послушно выстроились в очередь, чтобы поменять повязки. Они давали нам еду, кофе и даже подарки, чтобы выразить благодарность. Это был первый и последний раз, когда я оперировал на открытом воздухе. Это совершенно незабываемый опыт: я работал под открытым небом, а вооруженные до зубов бойцы ОАС с пристегнутыми к поясу крупнокалиберными пулеметами держали надо мной брезент, создавая тень. В этом было нечто сюрреалистичное, но происходящее странным образом вызывало у меня приятные чувства, и я подумал про себя: «Вот что значит работать волонтером». Помогать людям, которые не могут помочь себе сами, и идти ради этого на риск.
По мере приближения моей командировки к концу я уже стал проще относиться к проведенному в Дарфуре времени: на этот раз оно было потрачено куда более продуктивно, чем в предыдущем году, на границе с Чадом. Я был готов отправляться домой. Оказалось, что перед вылетом из Хартума мне полагалось несколько дней оздоровительного отдыха, предоставленного гуманитарной организацией. Меня отвезли в штаб в небольшом городке Ньяла. Это был обветшалый особняк колониальной эпохи со множеством комнат, и следующие три дня мне предстояло пробыть там в одиночестве. Я был совершенно измотан и первые сутки, не меньше, не вылезал из постели, лежа под жужжащим над головой большим потолочным вентилятором. Мне оставили немного еды, но не более того.
На полке с выцветшими на солнце, потрепанными книгами в мягких обложках я нашел «Незнакомца» («Посторонний») Альбера Камю. Этот роман настолько меня захватил, что часы за его чтением пролетели незаметно.
У меня возникли проблемы с животом, поэтому я часто читал книгу, сидя в туалете. Это было примитивное сооружение во дворе дома с бетонными стенами и скрипучей деревянной дверью. Как и во многих местах, где нет водопровода, это была, по сути, выгребная яма, непонятно когда и на какую глубину вырытая, с очень старым деревянным сиденьем, устроенным на небольшой кладке из кирпичей.
Внутри было темно, и страницы книги освещали лишь несколько лучей света, пробивавшиеся сквозь щели между деревянными панелями.
Однажды, сидя там, я услышал какой-то шум, доносившийся из темноты под моим задом, — он напоминал хлюпанье резиновых сапог по грязи. Я не придал этому особого значения, не желая думать о том, что было внизу.
Когда я пришел туда в следующий раз, шум внизу был уже намного громче. Я сходил в дом и взял на кухне коробок спичек. Вернувшись в туалет и оставив дверь открытой, я зажег спичку, чтобы посмотреть, что там происходит.
Поверхность выгребной ямы оказалась намного выше и ближе, чем я предполагал. Мне показалось, что я заметил какое-то движение. Я зажег вторую спичку и заглянул внутрь, задержав дыхание, чтобы не чувствовать вони. Как только я увидел, что там было, моментально сработала защитная реакция и я убежал оттуда со всех ног. В сантиметрах, наверное, тридцати от места, где должен был находиться мой зад, когда я сидел в туалете, в зловонной жиже извивался самый большой питон, которого я когда-либо видел. Его тело было не меньше полуметра в окружности, а голова находилась рядом с отверстием в деревянном сиденье. Не хочется даже думать, чем это могло закончиться. Сложно представить более необычную смерть!
[1] Применяется в качестве средства для наркоза в медицине, реже используется как обезболивающее и для лечения бронхоспазма.
[2] Обладает седативным, снотворным, противотревожным, противосудорожным, миорелаксирующим и амнестическим действием.
Источник:
