Издательства «КоЛибри» и «Азбука-Аттикус» представляют сборник писем Винсента Ван Гога «Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов» (перевод Надежды Возненко).
Письма Винсента Ван Гога — удивительный документ, вот уже сто лет с момента первой публикации пользующийся заслуженными интересом и восхищением читателей. Это тот редкий случай, когда литературная одаренность, оригинальность натуры и глубина автора оказались дополнены поистине драматическими перипетиями его биографии, отразившейся в этих личных текстах. Биографии легендарной — как и всё, что связано с именем Винсента Ван Гога. Полный объем сохранившейся до наших дней переписки художника огромен — 820 писем. Мы представляем читателю первый том двухтомной антологии — на данный момент наиболее полной из существующих на русском языке, куда войдёт треть от общего числа писем Винсента Ван Гога, а именно те, в которых упоминаются самые значимые события его биографии и где он формулирует жизненные и художественные воззрения или комментирует свою работу. Все письма, включенные в антологию, публикуются без купюр и переведены заново с факсимиле оригинала, ряд писем публикуется на русском языке впервые.
В первый том вошли письма, датируемые 1872–1883 г., тексты которых дарят нам поистине уникальную возможность пройти вслед за Ван Гогом поразительный путь, сделавший его автором известных всему миру шедевров.
Предлагаем прочитать одно из вошедших в книгу писем, в котором художник обсуждает с братом семейный конфликт.
199 (169). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 8 или понедельник, 9 января 1882
Не думай, что я возвращаю тебе твое письмо, желая оскорбить, просто я полагаю, что это лучший способ подробно ответить на него. А если у тебя не будет под рукой твоего письма, ты не сможешь до конца разобраться, что я имею в виду, поэтому цифры подскажут тебе путь. У меня очень мало времени, сегодня ко мне должна прийти натурщица.
Из-за недостатка времени я не нашел лучшего способа, чем ответить на твое письмо вот так, пункт за пунктом, по порядку.
1) Это не я так «задумал», — наоборот, когда папа был здесь, то Мауве, папа и я сошлись на том, что мне нужно снять мастерскую в Эттене, провести там зиму, а весной вернуться в Гаагу. Потому что в Эттене было проще найти моделей, моя работа там наладилась и я уже начал делать успехи.
Тогда же я хотел продлить свое пребывание в Гааге, раз я уже всё равно был там, но я также твердо решил, что буду продолжать делать этюды с брабантскими крестьянами. И когда мои планы были нарушены, в то время как я уже проконсультировался с М. и начал с ним переписку по поводу одной мастерской (склада, в котором нужно было кое-что подремонтировать), то я не смог сдержать своего гнева.
Помнишь письмо, где я в общих словах рассказал о своем намерении работать и дальше над этими этюдами? Я имею в виду то письмо, где я попросил тебя в убедительных выражениях донести до родителей, что работа в Эттене для меня исключительно важна и т. д. Я помню, какой оборот я использовал: «Будет ужасно из-за каприза папы отказаться от работы, в которой я уже делаю успехи и которой я посвятил месяцы». Сам подумай: несмотря на помощь Мауве, здесь я нахожусь в более затруднительном финансовом положении, чем дома, и правда не знаю, как мне с этим справиться.
2) Фраза о том, что я задумал сделать жизнь родителей невыносимой, на самом деле принадлежит не тебе, она известна мне издавна, это одно из лицемерных изречений самого папы, и я говорил ему, а также маме, что воспринимаю это именно как проявление лицемерия и что это совсем на меня не действует.
Папа регулярно использует подобные выражения, когда слышит нечто такое, на что не знает, как реагировать, в том числе он говорит: «Ты меня убиваешь», а сам сидит, спокойно читает газету и курит свою трубку. Так что подобные высказывания я считаю тем, чем они и являются.
Или еще: папа привык, что, когда он в гневе, его все побаиваются, поэтому его удивляет, если кто-то не тушуется перед ним.
Отец чрезвычайно раздражителен, вспыльчив и своенравен с домашними, он привык, что всё идет так, как он хочет. И в «нормы и правила этого дома», под которые я должен подстраиваться, зачисляется буквально всё, что ему заблагорассудится.
3) «Воевать с пожилым человеком нетрудно и т. д.». Из-за папиного почтенного возраста я сотни раз щадил его и сносил почти невыносимые вещи. И в этот раз я не воевал, а просто сказал «довольно!», и, так как голос рассудка и здравомыслия не был услышан, мне пришлось высказать это, не подбирая выражений, и очень хорошо, что папа услышал из первых уст то, что думают остальные.
4) По поводу того, что это не скоро исправится. Ради приличия и желая уладить дело, я еще раз написал папе о том, что арендовал мастерскую, пожелал им счастливого Нового года и выразил надежду, что в этом году между нами не будет подобных и иных ссор. Я больше ничего не стану делать, я больше ничего не должен делать. Будь это единственная сцена подобного рода, всё было бы иначе, но ей предшествовали другие, во время которых я более сдержанно, но всё же решительно говорил многое из того, что Его Сиятельство систематически не принимал всерьез. Поэтому в уравновешенном состоянии мое мнение относительно тех вещей, о которых я говорил в гневе, не меняется, только я дипломатично помалкиваю о них, а если говорю, то выражаюсь иначе. Но в тот раз, когда я вспылил, деликатность покинула меня и я наконец высказался. Я не прошу меня извинить и, пока родители ведут себя подобным образом, не откажусь от своих слов. Если в будущем они станут более человечными, сочувствующими и справедливыми, я охотно возьму все слова назад. Но я сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет.
5) Относительно того, что жизнь папы и мамы становится невыносимой, когда происходят ссоры и т. д. Раз это так, зачем они создают пустыню вокруг себя и обеспечивают себе скверную старость, хотя она могла быть славной и полной довольства? Но всё же что касается выражений «я не стану это терпеть», «это меня убивает», «несчастная моя жизнь» — я больше не придаю им значения, это просто позерство. И если они не изменятся, то, боюсь, как я уже сказал, их ожидает много несчастных и одиноких дней.
6) По поводу того, что я об этом пожалею и т. д. До того как всё зашло настолько далеко, я о многом сожалел и горевал, переживал, что отношения между родителями и мной стали такими сложными. Но теперь, когда дело приняло такой серьезный оборот, быть по сему, и сейчас, по правде говоря, я испытываю уже не сожаление, а невольное чувство облегчения. Если позднее я пойму, что поступил неверно, то да, естественно, я пожалею об этом, но я всё еще не считаю, что мог бы поступить иначе. Если мне твердо указывают: «Покинь мой дом как можно быстрее, и лучше, если это произойдет в течение получаса, а не часа», то, дружище, не пройдет и пятнадцати минут, как я уйду и больше не вернусь. Это, пожалуй, слишком сурово. Я бы не ушел по собственной воле, потому что не желаю быть обузой в смысле денег тебе или другим, ты это понимаешь, тем более что не с моей, а с их стороны прозвучало: «Уходи», — ну что ж, мне ясно указали путь.
7) Что касается Мауве: да, конечно, я очень его люблю и сопереживаю ему, я обожаю его работы и почитаю за счастье возможность чему-то научиться у него, но, как и сам Мауве, я не могу заключать себя в рамки или придерживаться одного направления, и наряду с Мауве и его творчеством я ценю и других [художников], которые весьма от него отличаются и работают в иной манере. Что касается меня самого и моих картин, то, может быть, они в чем-то похожи друг на друга, но между ними явно есть и серьезные отличия. Если я люблю кого-то или что-то, то от чистого сердца и порой со страстью и пылом, но все же я далек от того, чтобы постоянно идеализировать отдельных личностей и ни во что не ставить остальных.
8) Свободомыслие — вообще-то, я не выношу этого слова, хотя и вынужден время от времени использовать его за неимением лучшего.
9) Дело в том, что я изо всех сил стараюсь все продумать наперед и пытаюсь в своих действиях руководствоваться рассудком и здравым смыслом. И этот принцип нарушается, если начинаешь относиться к кому-то с пренебрежением. Истинная правда, что я порой говорил отцу: «Обдумайте все же то или иное» или «По-моему, то или иное совершенно не обосновано», но это не значит относиться к кому-то с пренебрежением. И я не стал папе врагом, высказав ему однажды всю правду, даже если в порыве гнева выразился грубо. Только это мне не помогло, и отец плохо это воспринял. Если речь идет о моих высказываниях насчет того, что мораль, пасторское богослужение и укоренившийся образ мыслей ничего для меня не значат с тех пор, как я узнал всю их подноготную, я не возьму этих слов назад, ибо я действительно так считаю. Только в спокойном состоянии я помалкиваю об этом, но всё меняется, когда меня, например, заставляют пойти в церковь или признать ее важность: тогда я, естественно, отвечаю, что обо всем этом не может быть и речи.
10) Разве жизнь папы ничего не значит? Я уже объяснял, что, если слышу от кого-то: «Ты меня убиваешь», а между тем этот человек продолжает читать свою газету и спустя полминуты рассказывает о незнамо каком объявлении, я нахожу подобное выражение довольно неуместным и излишним и не обращаю на него внимания. Раз уж это высказывание или подобные ему сообщаются кому-то другому, кто на основании этого принимает меня за убийцу или даже отцеубийцу, я вынужден ответить: подобные наговоры — всего лишь фарисейство. Понимаешь? Впрочем, теперь убийца покинул дом, и, коротко говоря, я не придаю всему этому значения и даже считаю это смешным.
11) Ты пишешь: «Я тебя не понимаю». Этому я охотно верю, потому что письмо — убогий способ объяснить друг другу те или иные вещи. И на это уходит много времени, а у нас с тобой всё же слишком много дел. Но мы должны отнестись друг к другу с терпением до тех пор, пока снова не увидимся и не поговорим.
12) «Напиши мне снова». Да, конечно, но вначале я должен договориться с тобой, в какой манере.
Желал бы ты, чтобы я писал тебе в своеобразном деловом стиле: сухо и осторожно, подбирая и взвешивая слова и на самом деле ни о чем?
Или тебе хотелось бы, чтобы я продолжал писать так, как делал в последнее время: делясь с тобой всем, что приходит мне в голову, не опасаясь сказать лишнего, не подрезая крыльев своим мыслям и не сдерживая их?
Последний вариант мне больше по душе, а именно: свободно писать или говорить то, что я думаю.
А пока что я закончу отвечать на твое письмо, потому что хотел бы обсудить с тобой еще рисунки и т. п. — для меня это более приятная тема. Прости меня, что я пока делаю вид, будто родителей не существует: мне было бы гораздо легче и приятнее, в первую очередь из-за финансовой стороны дела, если бы я провел эту зиму в Эттене. Если я опять начну думать и тужить об этом, то вновь впаду в меланхолию, а значит, на этом всё: коротко и ясно. Сейчас я здесь и должен как-нибудь свести концы с концами. Если бы я опять начал писать об этом папе, то лишь подлил бы масла в огонь, а я не хочу больше настолько терять самообладание и поэтому направил все силы на жизнь и дела здесь. А что еще мне остается? Эттен потерян, а также Хейке, но я попытаюсь выиграть что-то взамен.
От всего сердца благодарю тебя за то, что ты послал.
Впрочем, мне не нужно объяснять тебе, что у меня довольно много хлопот. Естественно, мои расходы выше, чем в Эттене, и у меня нет и половины той энергии, с которой я хотел бы и мог бы приняться за работу, будь у меня больше средств.
Но моя мастерская обустраивается. Мне бы хотелось, чтобы ты однажды ее увидел; я повесил там все свои этюды, а ты пошли мне назад те, что у тебя остались, потому что они мне еще могут пригодиться. Пусть их невозможно продать — я и сам признаю все допущенные в них ошибки, — но в них есть нечто настоящее, потому что они выполнены с определенной страстью.
И ты знаешь, что сейчас я бьюсь над акварелями и, если они начнут получаться, их можно будет выставлять на продажу.
Но, Тео, можешь быть уверен, что, когда я впервые принес Мауве свои рисунки, выполненные чернилами, и он сказал, чтобы я попробовал уголь, мелки, кисть и растушевку, мне было чертовски сложно работать с этими новыми материалами и инструментами. Я усердствовал, но казалось, что ничего не выходит, и тогда я потерял терпение настолько, что начал топтать кусочек угля, полностью и совершенно упав духом. И всё же некоторое время спустя я отослал тебе рисунки, выполненные мелом, углем и кистью, и возвратился к Мауве с целой пачкой таких же, относительно которых у него — и у тебя тоже, — естественно, были замечания, и по праву, тем не менее это был шаг вперед.
Сейчас у меня похожее время борьбы и разочарования, усидчивости и нетерпеливости, надежды и отчаяния. Но я должен бороться, и, как бы то ни было, спустя некоторое время я научусь писать акварели.
Если бы это было так легко, то не было бы так увлекательно. И с живописью совершенно то же самое. При этом погода стоит ненастная, и этой зимой я выбирался из дому только по необходимости. И все же в моей жизни присутствует радость, и в первую очередь невыразимо прекрасно, что у меня есть собственная мастерская. Когда ты заедешь ко мне на чай или кофе? Вскоре, я надеюсь. В случае необходимости ты можешь остаться у меня ночевать, будет отлично и весело. У меня даже есть цветы, а также несколько ящиков с цветочными луковицами. К тому же я обзавелся еще одним украшением для своей мастерской: удивительно дешево приобрел великолепные гравюры на дереве из «Graphic», некоторые из которых выполнены не по трафарету, а непосредственно с досок. Именно то, о чем я мечтал много лет.
Рисунки Херкомера, Фрэнка Холла, Уокера и остальных. Я купил их у Блока, еврейского торговца книгами, отобрав лучшие из тех, что можно было найти в огромной стопке «Graphic» и «London News» за 5 гульденов. Среди них есть превосходные вещи, в том числе «Бездомные» Филдса (бедняки в ожидании у ночлежки), две большие и много маленьких работ Херкомера, «Ирландские эмигранты» Фрэнка Холла, «Старые ворота» Уокера и, что важнее всего, «Школа для девочек» Фрэнка Холла, а также тот большой Херкомер — «Инвалиды».
Короче говоря, как раз то, что мне нужно.
У меня дома есть прекрасные, излучающие некое спокойствие работы, потому что, старина, пусть я еще далек от того, чтобы создавать такие же великолепные вещи, у меня на стене всё же висят несколько этюдов с изображением старых крестьян и т. п., которые доказывают, что мой интерес к этим художникам — не праздный, что я тружусь и тоже стремлюсь создать нечто реалистичное, наполненное чувством. У меня есть 12 фигур землекопов и людей, работающих на картофельном поле, и я раздумываю о том, не выйдет ли что-нибудь из них; в твоем распоряжении тоже имеются некоторые из них, в том числе мужчина, собирающий картофелины в мешок. Короче говоря, я еще не знаю, что именно, но рано или поздно я должен нарисовать что-нибудь, потому что этим летом многое повидал, и здесь, в дюнах, я мог бы написать этюд, изобразив землю и небо и просто добавив фигуры. Я не придаю большого значения этим наброскам и, разумеется, надеюсь выполнить их по-иному, удачнее, но брабантские типажи имеют характерные особенности, и кто знает, нельзя ли их еще как-нибудь использовать. Если среди них найдутся те, которые ты захочешь оставить, не отказывай себе в этом, но те, которые тебе не по вкусу, я бы очень хотел получить назад. Работая над новой моделью, я сразу буду учитывать ошибки в пропорциях на летних этюдах, и, таким образом, они мне будут всё еще полезны. Твое письмо шло очень долго (из-за того что его сначала доставили к Мауве, до меня оно добралось еще позже), поэтому мне пришлось обратиться к господину Терстеху, и тот ссудил мне 25 гульденов, пока я ждал твоего письма. Может быть, мне стоит с твоего ведома или тебе с моего ведома достичь определенных договоренностей с господином Т. Ибо ты понимаешь, Тео, что я должен как можно более точно знать, какого распорядка мне придерживаться, должен заранее рассчитывать и понимать, могу ли я что-то предпринять или нет. Так что ты меня очень порадуешь, если мы с тобой точно условимся, и надеюсь, что вскоре ты мне об этом сообщишь.
Мауве пообещал порекомендовать меня в качестве внеочередного члена в Пульхри, чтобы я смог там два вечера в неделю рисовать с моделей и общаться со многими художниками. Тогда в будущем я очень быстро приобрету статус рядового члена. А теперь, старина, спасибо за присланное — и верь мне, жму руку.
Твой
Винсент
Источник:
