Остались одни. Единственный вид людей на Земле

Издательство Corpus представляет книгу британского антрополога Криса Стрингера «Остались одни. Единственный вид людей на Земле» (перевод Елены Наймарк).

С тех пор как человек обрел способность задумываться о себе, вопрос собственного происхождения стал для него центральным. А уж в XXI веке, когда стремительно растет объем данных по ископаемым остаткам и развиваются методики исследований, дискуссия об эволюционной истории нашего вида — поистине кипящий котел эмоциональных баталий и научного прогресса. Почему остались только мы, Homo sapiens? Какими были все остальные? Что дало нам ключевое преимущество перед ними — и как именно мы им воспользовались? Крис Стрингер тщательно собирает гигантский пазл, чтобы показать нам цельную картину: что на сегодня известно науке о нас и о других представителях рода Homo, чего мы достигли в изучении своего эволюционного пути и куда движемся по нему дальше.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

 

В биологии человека имеются причудливые странности, дающие нам возможность, если приглядеться повнимательнее, понять, как получилось, что мы, люди, настолько другие или, по крайней мере, настолько сложнее в социальном плане, чем наши родственники-приматы. Вот пример: у большинства приматов и, возможно, у наших африканских предков внешняя оболочка глазного яблока — склера — темно-коричневого цвета. Это означает, что центр глаза со зрачком и радужной оболочкой трудно зрительно выделить, особенно в темноте. А у людей склера белая и увеличенная, поэтому мы с легкостью скажем, куда смотрит другой человек, так же точно, как и он определит, куда смотрим мы. Этот признак мог сформироваться как часть комплексной системы социальных сигналов, позволившей нам «считывать» друг друга (у этой идеи есть даже специальное название — «гипотеза товарищеского глаза»![1]). Похожим образом у многих одомашненных собак подчеркнуто белая склера — в отличие от их предков, диких волков; возможно, этот признак появился, чтобы наладить более тесные отношения между человеком и собакой.

Увеличенный размер пениса тоже можно считать уникальной особенностью человека, о чем рассказывается в книге Десмонда Морриса «Голая обезьяна» (The Naked Ape, 1967). На самом деле эрегированный человеческий пенис не длиннее пениса шимпанзе или бонобо, хотя вдвое превосходит соответствующий инструментарий орангутана или гориллы, а ведь они намного крупнее. Но зато человеческий пенис значительно толще и круглее на конце, чем у любой из перечисленных обезьян. Рассуждений на эту тему очень много, как и попыток объяснить назначение признака: тут и усиление удовольствия, и замещение спермы соперника, и демонстрация своих сексуальных достоинств самкам, и определенный социальный сигнал для самцов. Еще одна видимая часть мужских репродуктивных органов — мошонка, в которой помещаются семенники. У людей она сравнительно небольшая, по размеру нечто среднее между мошонкой шимпанзе (очень большая) и гориллы (крошечная). Считается, что это связано с частотой спаривания (высокой у шимпанзе и низкой у горилл) и с соревнованием самцов за оплодотворение фертильной самки (опять же острым у шимпанзе и ослабленным у горилл). Люди, соответственно, попадают на середину этой шкалы, что предполагает сравнительно частое спаривание (мы говорим о наших предках) в комбинации с умеренным промискуитетом (беспорядочные связи) по сравнению с шимпанзе.

Дарвину пришлось во многом полагаться на аналогии с другими животными, потому что археологические и палеонтологические свидетельства о давнем человеческом прошлом еще не скоро попали в руки ученым — а Дарвин бы их очень оценил! Тем не менее, приняв наше близкое родство с человекообразными обезьянами, он сумел разглядеть много схожего между нашим и их поведением и интеллектом.

В 1871 году он написал:

Так как человек обладает органами чувств, одинаковыми с низшими животными, то и основные побуждения его должны быть одинаковы… Но у человека, быть может, несколькими инстинктами меньше против животных, стоящих непосредственно перед ним. Оранги на Восточных островах и шимпанзе в Африке строят платформы, на которых они спят; у обоих видов одинаковые обычаи, следовательно, можно принять здесь влияние инстинкта; но нельзя с уверенностью отрицать другого объяснения, по которому эти животные имеют одинаковые потребности и одинаковый ход мыслей. Обезьяны, как мы знаем, умеют отличать ядовитые плоды, которыми изобилуют тропики… Мы вправе заключить, что обезьяны узнают, быть может, из личного опыта или из примера родителей, какие плоды следует выбирать.

Дарвина критиковали за излишний антропоморфизм и за то, что он то и дело «очеловечивал» поведение животных. У него действительно не было надежных данных по поведению обезьян — в основном, он опирался на наблюдения за обезьянами в неволе и рассказы путешественников, — и совершенно естественно, что он порой ошибался. Но в целом он был очень осторожен в своих обобщениях. Теперь мы гораздо больше знаем о наших эволюционных связях с родственниками-приматами и не удивляемся, обнаружив схожее поведение и надлежащие ему схожие нейронные связи в мозге.

Например, обезьяны способны узнать лицо, а также определить выражение лица по отдельным схематичным элементам, для этого им не обязательно видеть точное изображение лица. Нейробиолог Вилейанур Рамачандран указал на потенциальные возможности «зеркальных нейронов», имеющихся в мозге и обезьян, и людей. Зеркальные нейроны — это нервные клетки, которые возбуждаются, когда животное производит какое-то действие или когда оно видит другое животное, производящее данное действие. Подобное мысленное «прокручивание» действия полагалось важнейшей предпосылкой обучения, социальных взаимодействий и эмпатии у человека; животным же оно давало базовые инструменты для понимания («чтения») мыслей сородича, а без этого, как мы увидим, невозможно существование столь сложных социальных систем, как у нас.

Приступая к реконструкциям сложного поведения древних людей, мы сталкиваемся с серьезной проблемой. Мы можем судить о поведении лишь по вещественным остаткам — каменным орудиям, разбитым костям, оставшимся от бывших трапез, — а ведь всё это лишь конечный продукт утерянной в веках цепочки мыслей и действий, которую мы теперь на свой страх и риск пытаемся воссоздать. Конечно, если мы говорим, например, об изготовлении простейших орудий труда или о примитивных методах охоты ранних людей, то вполне можем ориентироваться на поведение обезьян. Но насколько были похожи на шимпанзе, скажем, Homo heidelbergensis из Боксгроува, жившие 500 тысяч лет назад очень далеко от своей тропической африканской родины? Они уже умели мастерить такой сложный инструмент, как каменный топор, они уже охотились не только на мелких млекопитающих, но и на дичь покрупнее — оленей, лошадей, носорогов. Вдобавок важно учитывать, что Homo heidelbergensis обладал большим мозгом, почти таким же, как у нас сейчас. Чтобы понять эволюцию нашего большого мозга, нужно посмотреть, для чего он мог использоваться.

Мы теперь имеем доказательства, что у шимпанзе в естественной среде обитания есть свои «культуры», то есть общие поведенческие традиции — например, как собирать или обрабатывать пищу разными инструментами. Эти традиции разнятся от одной группы или местной популяции к другой. Подобные культурные нормы выучиваются животным по ходу взросления в родной группе, а у шимпанзе учительствуют и изобретают новые нормы поведения в основном самки. И всё же то, что мы видим, — это только самые зачатки культуры, и шимпанзе еще очень далеко до культурного репертуара даже самых ранних африканских людей, живших два миллиона лет назад. Мы непревзойденным образом меняем мир вокруг себя с помощью изобретенных нами же инструментов. Кроме того, мы умеем создавать воображаемые миры, составленные целиком из мыслей и идей. Эти миры существуют лишь у нас в головах — от сказок и духовных сфер до теорий и математических концепций. Шимпанзе обладают элементарными представлениями о причинах и следствиях: если очистить стебель и облизать его, он станет тонким и липким, и тогда им можно ловить термитов. Но люди способны выстроить гораздо более длинную цепочку причинно-следственных связей, представить себе несколько вариантов исхода при одинаковых начальных условиях или мысленно положить в начало альтернативное действие. С помощью речи мы передаем эти сложные знания другим, будь то вещественный мир, как, скажем, развести огонь, или замысловатые идеи из области воображаемого, о загробной жизни, например.

Быть может, поведение людей из Боксгроува, или неандертальцев, или наших африканских предков лучше реконструировать на основе бытового уклада нынешних охотников-собирателей, живущих сейчас в Бразилии, Австралии и Намибии? Опять же, данные следует использовать осторожно, ведь так много изменилось за прошедшие тысячелетия! Мы обязаны всегда помнить об опасности предположений и экстраполяций.

Как же могла сформироваться столь сложная система поведения со способностью создавать виртуальные миры? Одна из вероятных причин — увеличение количества мяса в рационе наших предков. Высокоэнергетическая еда сняла ограничение на развитие большого, энергозатратного мозга, что запустило череду далеко идущих изменений в поведении. Люди научились не только предугадывать действия своей добычи, но и понимать действия членов собственной социальной группы.

Жизнь стаи приматов в условиях дикой природы часто сравнивают с реалити-шоу, такими, например, как Big Brother в худших его проявлениях: сильные верховодят и издеваются над слабыми, слабые терпят и боятся. Однако в группах приматов наблюдатель увидит и нежность, и привязанность, и сотрудничество во имя общего блага, и социальные отношения на всю жизнь. Именно на этом основана так называемая гипотеза социального мозга (ГСМ), выдвинутая психологами и антропологами Николасом Хамфри, Робином Данбаром, Ричардом Бирном и Эндрю Уайтеном. Гипотеза утверждает, что наш крупный мозг развился не только в результате необходимости эффективнее добывать пищу и охотиться, изобретать и делать орудия труда, но и как ответ на требования жизни в коллективе. По сравнению с другими млекопитающими, все приматы обладают крупным мозгом (относительно размеров тела), особенно выделяются по этому признаку высшие приматы, то есть обезьяны, включая и человекообразных.

Мозг потребляет много энергии: у людей мозг по энергозатратам уступает только сердцу. Так зачем какому-нибудь лемуру или галаго понадобился мозг более крупный, чем ежику или белке? Одни говорят, что в лесу, основной среде обитания приматов, более разнообразной по сравнению с другими, для выживания требуется более острый разум; другие специалисты обращают внимание на длительный период внутриутробного развития и взросления у приматов. Но сами по себе подобные объяснения не слишком убедительны, и поэтому ГСМ набирает всё больше сторонников.


[1] Cooperative Eye Hypothesis.

Источник: polit.ru