Новый номер журнала «Зеркало»

Обзор очередного — № 57 — номера журнала «Зеркало» я начну, слегка нарушив жанровые правила развернутой аннотации, коей полагалось бы быть текстом сугубо информативным и бесстрастным. А именно — начну с конца, с завершающей номер повести Леонида Гиршовича «Вспоминая лето», и при этом позволю себе сугубо личные суждения о тексте, оправдываясь тем, что эмоциональность в данном случае может являться способом информирования о характере представляемого текста, в частности, о его провокативности. Так получилось, что, бегло просматривая присланный мне файл с номером нового «Зеркала», я зацепился глазом за фразу в тексте, которая вывела меня на следующую, а та в свою очередь… ну и так далее, а потом, не выдержав, я прокрутил текст на мониторе к началу и начал читать его уже подряд. Внешне повествование вроде как незамысловатое: рассказ о том, «как я провел лето», пожив в Израиле, Литве, Германии, погуляв по Парижу, то есть пред нами повествование лирико-автобиографическое, с некоторыми признаками травелога. Как бы вольное течение прозы. И при этом при чтении сразу же возникает ощущение повествования, жестко выстроенного развитием нескольких дорогих автору мыслей. О чем эти мысли? О феномене национальной культуры. Национальной культуры вообще и национальной культуры русского еврея. При том, что размышление это строится на материале сугубо личном — взаимоотношения повествователя с описываемыми им местами в повести можно назвать почти интимными, не говоря уж о некоторых персонажах, — при всем при этом речь идет о понятиях универсальных в их нынешнем, необыкновенно усложнившемся состоянии, ну, скажем, в образе уходящей на глазах в прошлое литовско-русско-еврейской Паланги. Ну а центральным мотивом в этой теме у Гиршовича я бы назвал взаимоотношения автора с русской культурой, взаимоотношения на редкость сложные, как бы даже противоречивые, если не травматичные, особенно когда дело касается языка, который, как замечает повествователь, необыкновенно удобен для того, чтобы на нем «лукавить и кривить душой», и при этом текст свой он пишет именно на русском языке. И здесь нужно сказать, что русский язык в прозе Гиршовича отличает особая острота, выразительность и, я бы сказал, «парадоксальность» в использовании слова, то есть, Гиршович, как ему — в данном случае писателю русскому — и полагается, пишет на своем собственном «русском языке». Вот на этом месте я останавливаю свой рассказ о повести Гиршовича, чтобы не быть спойлером-кайфоломщиком — прочитайте его текст сами, надеюсь, не пожалеете.

Ну и раз представление свежего номера «Зеркала» началось с конца, продолжим в этом же направлении. Перед повестью Гиршовича помещен еще один из опорных для номера текстов — глава «самографии» «Вулкан Парнас» Валентина Хромова, одного из основных русских поэтов шестидесятых. Это седьмая публикация из мемуарного эпоса, посвященного литературному и художественному андеграунду в СССР 1950-60-х годов. Увы, глава эта оказалась последней, продолжения не будет — Валентин Константинович Хромов (1933-2020) свои земные дела завершил. Но остается жить его текст. В последней главе автор продолжает рассказ о своем поколении, существовавшем «вопреки» — «вопреки могильщикам искусства из официальной прессы рождалось новое поколение со своими оригинальными чертами и новаторским мироощущением. Это была не «новая волна» затихающего шторма, а Второй русский авангард, к которому Михаил Гробман причислил около 40 молодых художников, живших на пороге 60-х только в Москве». На страницах воспоминаний снова возникают фигуры уже ставших легендой Булатова, Зверева, Гробмана, Плавинского, Ситникова, Рабина, Андрея Сергеева, Всеволода Некрасова, Сапгира, Сатуновского и других; в новых главах Хромов рассказывает также об их взаимоотношениях с полуопальными в те времена представителями старшего поколения: Николаем Заболоцким, Леонидом Мартыновым, вспоминает о Ксении Некрасовой, о художниках, числившимися в те времена «формалистам», — Фальке, Фаворском, Фонвизине. Увы, имена многих героев хромовских воспоминаний, особенно поэтов, в отличие от художников, завоевавших мировую известность, — до сих пор остаются принадлежностью узкого круга знатоков, при том, что значимость их творческого наследия огромна. По сути, рассказывая об андерграундных литераторах 1950-60-х годов, Хромов описывал внутренний кровоток русского искусства прошлого века, обеспечивавший его — нового русского искусства — полноценную жизнь.

И здесь обязательно нужно сказать еще об одной публикации номера, развивающей тему истории русского искусства, — публикации небольшой, но весомой: «Тезисы семинара» Михаила Гробмана. Речь идет о семинаре «Русская литература после падения коммунизма», организованном Димитрием Сегалом в Иерусалиме в 1998 году с участием не только русских писателей Израиля, но и достаточно представительной группы литераторов из Москвы и Санкт-Петербурга. Публикация содержит несколько извлечений из дневниковых записей Гробмана о ходе семинара и собственно «тезисов» к выступлению, то есть само выступление на семинаре здесь не воспроизводится, Гробман ограничился публикацией тезисов, которые вроде как требуют развернутого представления, но четкость, емкость и при этом образность формулировок тезисов (делающих текст отчасти тестом и поэтическим), на самом деле развернутого представления тезисов и не требует, все, что нужно, здесь сказано — цитирую несколько отрывков: «Убийство следующего поколения. / Футуризм повис в воздухе/ не побежденный/ не отмененный/ не переваренный/ С этого времени начались все беды. / Советская власть уничтожила реализм (Короленко)./ Отодвинула футуризм./ Оптимистический символизм./ Советский акмеизм»; «1960-е годы/ Россия очнулась от беспамятства./ Безотцовщина./ Любовь к дедам, но без влияния и без войны. (Красовицкий, Сапгир)./ Абсурд советской жизни вызывает сюрреализм (не абсурдизм!!!)/ Поиски новой работы со словом./ Обращение к примитивизму, городскому фольклору (Холин)»; «Рождение концептуального подхода к стихотворению (Некрасов)./ Модернизм (Айги)./ Вакуум, но с технической элитой./ Параллельно:/ реализм Евтушенко;/ сдвиг в ахматовщину;/ в альковную поэзию;/ советский авангард (Вознесенский)»; «Пригов — систематизация (Некрасов — Обломов, Пригов — Штольц)/ На Пригове закончилась поэзия 60-х и началась профанация достижений Второго русского авангарда».

В этом же номере «Зеркала» читателя ожидает публикация, скажем так, неожиданная. В содержании номера она обозначена как «Александр Эфросси. Стихи о поэзии» и включает в себя развернутое представление поэтического наследия А. Э. Купеллера-Кеклика, поэта, как утверждает его публикатор Эфросси, известного исключительно узкому кругу ценителей. Настолько узкому, что имени Купеллера-Кеклика ни в Википедии, ни вообще в мировой сети вы не найдете, также как, кстати, и имени публикатора Эфросси, о котором известно только, что он «живет в Крентдедье» (город это или страна, Википедия об этом тоже не знает). Из наследия Купеллера-Кеклика, судя по всему очень обширного, публикатором взяты стихи, посвященные поэтическому творчеству, в частности «Триптих об искусстве поэзии», а также извлечения из романа (в стихах) «Прямая речь». И в данном случае корпус приводимых стихов Купеллера-Кеклика читается, на мой, разумеется, взгляд, как некая форма само-рефлексии русско-советской поэзии прошлого века в исполнении поэта — в меру образованного, в меру «простодушного» — то есть автора «типичного» для производителя стихотворных текстов прошлого века.

Ну и в завершение обзора — то том, чем начинается очередной номер «Зеркала», — о собственно стихотворном его разделе. В своих отношениях с современной поэзией редакция «Зеркала» ведет себя последовательно, то есть в «Зеркале вы почти не встретите стихов широко известных поэтов, журнал находится в постоянном поиске новых имен, в поиске того, что еще не вошло в стилистику современной русской поэзии. На этот раз представлены стихи Виталия Аширова, Ирины Максимовой, Анастасии Векшиной, Евгении Сусловой, Саши Мороз, Ивана Ерохина, Ивана Соколова.

В качестве цитаты, завершающей обзор, привожу отрывок из стихотворения Анастасии Векшиной:

… … …

мы приезжаем только иногда
туда где ждут развесив снег на проводах
давай представим что как будто лето
раскинулось на много километров
купальщики купаются в пруду
пожалуй что я и туда иду.
давай представим что как будто привезли
прекрасные товары в магазин
давай представим что как будто лето
купается безногая планета
давай представим что идем туда
где теплый снег и мягкая вода.
давай давай скорее собирай
свои картинки в целую картину
туда где снег покроет древесину
построек ненавязчивых сарай
шалаш гараж где сохраняет строй
своих корон убогий стройный ряд.
своих домов за пригородом рай.
своих бездомных пригородов ад.

Источник: polit.ru