В январе в книжных магазинах появилась книга «Чао, Тонино! Тонино Гуэрра в воспоминаниях российских коллег и друзей». Книга посвящена памяти итальянского поэта, писателя, одного из ярчайших сценаристов XX века — Тонино Гуэрры. В книге собраны воспоминания многих московских (и не только) друзей поэта, выдающихся деятелей культуры и искусства: Ирины Антоновой, Анатолия Васильева, Славы Полунина, Александра Сокурова, Сергея Соловьёва, Отара Иоселиани и других. К выходу книги мы поговорили с ее составителем — Андреем Хржановским, кинорежиссером, другом Тонино Гуэрры.
— Можно ли сказать, что книга «Чао, Тонино!» рассчитана на любителей кинематографа? Или она «для широкой массы читателей»?
— По моим наблюдениям, так называемая «широкая масса читателей» настолько сузилась в последнее время и настолько утратила интерес к чему-либо, кроме попсы, дешевых сериалов и развлекательных программ вроде Comedy club, что я не рассчитываю на интерес именно этой категории. При этом есть такая формула, она мне очень нравится: «Каждый культурный человек должен в жизни прочитать как минимум 100 книг (существует конкретный список)». Я не могу сказать, что каждый культурный человек обязан прочитать эту книгу. Но личность Гуэрры настолько неординарна и высокохудожественна, что если эта книга попадет в руки любого культурного человека, который не имеет отношения к кинематографу, то я думаю, он не пожалеет. Тем более что рассказывают о Тонино люди блестящие, много значащие для нашей культуры. Есть такие увлекательные повествования, что они сами просятся на какую-то отдельную экранизацию или инсценировку, вроде Ираклия Квирикадзе. Покойный Сережа Соловьёв написал блестящий очерк. Замечательные рассуждения Юрия Роста, Юрия Норштейна… Короче говоря, список авторов таков, что он представляет собой довольно широкую панораму, срез сегодняшней российской культуры. И это должно заинтересовать читателя. Тем более что книга иллюстрирована уникальными фотографиями и рисунками самого Гуэрры, который был превосходным художником.
— Как велась работа над «Чао, Тонино!»? Когда появилась идея книги? Как отбирались авторы, тексты, фотографии и иллюстрации?
— Круг Тонино довольно-таки широк, но люди, входящие в этот круг, знакомы. Мы все встречались в одной компании при одних и тех же событиях с участием Гуэрры, будь то в России или в Италии. Многих из нас сблизил именно Тонино. Он имел щедрую привычку дарить рисунки. Он рисовал очень много — и походя, присовокупляя это к письменному автографу или отдельным образом, он рисовал с посвящением тем, кто ему нравился. Мне думается, что в России находятся тысячи его рисунков. Я спросил у всех мемуаристов, и у подавляющего большинства такие рисунки нашлись. Некоторые сказали: «Да, где-то есть, но вот сейчас невозможно найти», — но многие рисунки воспроизведены. Так же, как и памятные фотографии есть почти у каждого, кто общался с Гуэррой. Да! Подавляющее число текстов написано специально для книги. И я очень благодарен тем, кто откликнулся, — в частности, покойной Ирине Александровне Антоновой, которая очень тепло вспоминала Гуэрру.
— В тексте «Там, где слышен кашель Бога», вспоминая о дружбе с Тонино Гуэррой, Вы упоминаете, что фамилия Гуэрра переводится с итальянского как «война». Добавляя: «но более миролюбивого человека, должно быть, природа не создавала». А что, он совсем не злился?
— Он злился невероятно экспрессивно! Это просто был ураган. Он выходил из себя, но это часть итальянского темперамента. Это во-первых. Во-вторых, он как художник понимал, что в изложении своей позиции необходим контраст и поэтому после «урагана» был необычайно ласков и нежен. При этом существуют легенды, рассказанные Лорой и подтвержденные Тонино, о том, как, допустим, с любимейшим другом и соавтором Антониони они ссорились так, что просто трещали шкафы и стулья. Одним словом, художественная натура.
— Какие бы главные черты его характера Вы назвали?
— Он был необычайно любознательным. Как справедливо говорил Пушкин, «мы ленивы и нелюбопытны» — и так Тонино был фантастически любознательным. Он не мог пройти мимо ни одной ситуации, ни одного предмета, ни одной личности, которые вызывали у него интерес. Ему со всем хотелось разобраться максимально подробно. У него была записная книжечка, он с ней не расставался. Когда нас высадили пограничники из поезда Москва — Киев на станции Конотоп, нас вывели на прогулку, и Тонино с этой книжечкой расспрашивал пограничников: «Как называется это дерево? А что вот это за помещение?» — показывая на какое-то явно засекреченное учреждение. И пограничник мне намекал, что лучше этого не выяснять (смеется). Всё, что его окружало, он старался зафиксировать, понять и приспособить к работе. Всё шло в дело. Общался он с равным интересом со всеми — с выдающимся литератором Виктором Борисовичем Шкловским или, скажем, с Андреем Тарковским… и с монахом на Валааме, и просто с каким-нибудь маляром. Он был крайне деликатным и отзывчивым. Знаете, такое состояние, когда ты понимаешь, что человек ведет себя как бы «на цыпочках», боясь быть нечаянно неосторожным и бестактным. Еще он был необычайно остроумным человеком и благодарным слушателем. Ему можно было рассказывать не самые выдающиеся анекдоты, но он смеялся как ребенок. Очень заботливый был, предупредительный и внимательный. Когда я перенес серьезное заболевание, лежал в больнице, Тонино звонил каждый день моей жене и говорил два слова: «Друг рьядом». А вообще он любил позвонить ни с того ни с сего и спросить неожиданно: «Ты часливый?»
— Книга собрана из воспоминаний русских коллег и друзей Тонино Гуэрры. Его женой была редактор «Мосфильма» Элеонора Яблочкина. Текст Александра Сокурова из книги называется «Русский итальянец». Сам Гуэрра говорил: «Я каждое утро слушаю Рахманинова, и мне хочется верить, что в России, на родине Лоры, кто-то так же каждое утро слушает Верди». Но все-таки странно, что итальянский человек был так созвучен России? Или нет?
— Есть известная история про то, когда Феллини спросил Тарковского: «А почему ты работаешь с Тонино?» Тарковский ответил: «Прежде всего потому, что Тонино – поэт». На что Феллини улыбнулся: «Это я должен был сказать первым!» Гуэрра поэтически заражался тем, что таило в себе настроение или какую-то образность, какой-то материал для развития. А Россия — и природа, и культура, и искусство, и люди — это бесценный и неисчерпаемый кладезь. Конечно, это его влекло. Он полстраны объездил: был и в Средней Азии, и во всех кавказских республиках. Не говоря уже про его особую, пламенную любовь к Петербургу. Скажем, мы с ним ездили в Вологду. Во время этой поездки посетили и Кириллов, и Ферапонтов монастыри. И Тонино там вел себя как молодой человек, которого познакомили с умной и красивой девушкой: не скрывал, что влюблен. И даже без претензии на взаимную любовь он ее всё равно получал. Потому что он так искренне и красиво выражал свою влюбленность в то, что видел и слышал, что вызывал встречный поток обожания. Я не знаю ни одного человека, который, пообщавшись с Тонино буквально несколько минут, не влюблялся бы в него.
— Но все-таки что такого он нашел в России?
— Однажды его приезд совпал с юбилеем Пушкина, это был 1999 год. Мы оказались в Петербурге и решили сделать фильм. Поскольку одно из прозвищ Пушкина — Сверчок, то назвали его «Колыбельная для Сверчка». В фильме есть замечательные стихи, которые перевела и прочитала Белла Ахмадулина. Одно из стихотворений называется «Соната для Петербурга» — это объяснение в любви Петербургу, где Тонино вспоминает и Достоевского, и Чайковского, и Шостаковича. Я знал, что Тонино хочет сочинить это стихотворение, у него был такой замысел. А никто никогда не видел, как композитор пишет музыку или как поэт сочиняет стихи. И в фильме я снял этот процесс — как он, импровизируя, сочиняет стихи в кадре.
— В воспоминаниях вдовы Тонино Гуэрры, Лоры, есть стихотворение, которое меня потрясло. Тонино Гуэрра его написал после того, как вернулся из концлагеря во время Второй Мировой, ему было 22 года:
Доволен, рад, действительно доволен
Бывал я в жизни много раз.
Но счастье испытал впервые,
Когда в Германии меня освободили
Из плена, и я снова смог
На бабочку смотреть
Без всякого желанья
Съесть ее.
В целом, в книге стихов совсем немного. А где их можно почитать?
— Выходили сборники. Один назывался «Одиссея Тонино Гуэрры», он не просто переложил механически, своими словами, текст Гомера, а устроил конгениальное параллельное путешествие. Другая книга называется «Лора переводит Тонино». А как правило, на русский язык его стихи переводила либо Белла Ахмадулина, либо, по большей части, его жена Лора. А Юрий Петрович Любимов поставил целый спектакль по поэме Гуэрры «Мёд». Что говорит о Тонино как о замечательном поэте, предоставившем потрясающий материал. И в не меньшей степени о Любимове — великом режиссере, который смог из этого вроде бы абсолютно не сценического материала сделать невероятно красивый поэтический, нежный и блестящий спектакль.
— А есть ли какие-то общие черты у Тонино Гуэрры и Геннадия Шпаликова? Ну, не в том смысле, что они оба писали сценарии и стихи, а в каком-то их внутреннем устройстве?
— Они очень чутко чувствовали время, его фактуру. Такие диалоги, такие подробности, какие видел в жизни Шпаликов или какие воссоздавал в своих стихах и фильмах Гуэрра, — это было, безусловно, нечто общее у них. И то, про что говорил Феллини: «Высший дар, которым Господь наградил человека, — это дар воображения». Вот это воображение в сочетании с невероятно чуткой реакцией на реальность. Ведь часто человек либо зарывается в натурализме, либо блестяще фантазирует, но его фантазии не имеют никакого соприкосновения с реальностью. Вот у этих двух художников и то, и другое именно в сочетании было замечательно организовано. И они оба обладали необыкновенно своеобразным и тонким чувством юмора. Ненавязчивым, негрубым, но ценили любой поворот ситуации, который позволял посмотреть на нее глазами, полными нежности и сочувствия. И когда я пытался ответить себе на вопрос «Кто на меня больше всего в жизни повлиял как на художника, на режиссера?», я понял, что, помимо Эраста Павловича Гарина и его жены Хеси Александровны Локшиной, в доме которых, можно сказать, я вырос, я бы назвал трех драматургов, каждый из которых был замечательным поэтом, — Шпаликов, Эрдман и Гуэрра.
— В 2018 году вышла собранная Вами книга «Сегодня вечером мы пришли к Шпаликову». Теперь — «Чао, Тонино!». Можно ли сказать, что вырисовывается некоторая серия? Есть ли замысел новой книги?
— Да! Я закончил составление сборника воспоминаний о Марлене Хуциеве. А до книги о Шпаликове я сделал большую книгу — портрет Альфреда Шнитке. А до этого — книгу о моем любимом учителе и старшем друге Эрасте Павловиче Гарине. Участвовал в качестве составителя раздела воспоминаний в книге Николая Робертовича Эрдмана. Принимал участие в издании каталога работ моего отца покойного, в связи с выставками, которые прошли в Музее изобразительных искусств им. Пушкина и в Русском музее в Петербурге. Сделал два фильма, посвященных моему другу — художнику Соустеру. А кроме этого, фильм, посвященный гениальному скрипачу Олегу Кагану. Также я сделал книгу «Дорогие мои, хорошие» — мои собственные воспоминания и о семье, и о моих друзьях, среди которых и Смоктуновский, и те же Шнитке и Шпаликов, Юрский, Мамардашвили и другие блестящие люди. Эта работа доставляет мне удовлетворение и радость, и я почему-то думаю, что в этом есть какая-то непреднамеренная связь с тем, чем занимался мой дед, который работал в книжном отделе многие десятилетия. Он был в свое время главой издательского дома Сытиных в Сибири, в Иркутске.
— А эти посвящения для Вас — это как у Пастернака: «Человек в других людях и есть душа человека»? Вы таким образом продлеваете жизнь своих друзей?
— И то, и другое. Я думаю, главное содержание нашей жизни, то, что нас сохраняет и ведет — это память. То, что нас соединяет с прошлым, и то, что проецируется в будущее. И в этом смысле я считаю досадным и печальным — если не преступным — то, что предпринимается прокуратурой и судебными органами в отношении «Мемориала» — общества, задачей которого как раз является сохранение памяти, и в частности памяти об основателе этого общества — великом Андрее Дмитриевиче Сахарове. Это всё непосредственно имеет отношение к памяти, которой жив человек. Как у Пушкина: «Два чувства дивно близки нам — / В них обретает сердце пищу: / Любовь к родному пепелищу, / Любовь к отеческим гробам». У него есть замечательное рассуждение о том, что пренебрегать знанием нашей истории — преступно. Я прямо сейчас вспомнил произведение Чингиза Айтматова «И дольше века длится день», где был выведен такой народ —манкурты, люди, лишенные памяти. Вот не дай Бог, чтобы нас превратили в манкуртов. Удивительно, как мы сами не помним того, что было совсем недавно. Мы же сами видели, как затопывали и засвистывали Андрея Дмитриевича Сахарова, когда он выступал с трибуны. И сейчас эти люди, наверное, ездят в хороших автомобилях по проспекту имени Сахарова. Всё стало на свои места.
В соответствии с законом мы вынуждены указать, что Минюст внес «Мемориал» в «реестр НКО, выполняющих функцию иностранного агента».
Все фото – из личного архива.
Источник:
