Издательство Ивана Лимбаха представляет антологию «Современные польские поэты» (составление И. Л. Белова, переводы: И. Л. Белов, А. Г. Векшина, Е. А. Доброва, С. М. Морейно, Л. В. Оборин, В. Б. Окунь). Книга издана при поддержке Польского культурного центра в Москве.
Нынешний облик польской поэзии во многом определили общественные перемены, произошедшие в Польше после 1989 года, когда на первых свободных выборах победила «Солидарность» и в стране, по сути, совершилась бескровная революция, покончившая с коммунистическим режимом. Революция произошла тогда и в польской поэзии. В литературу пришли люди, которые объявили о радикальном разрыве с прошлым. Как писал выдающийся знаток польской и русской литературы Адам Поморский, «русского читателя, привыкшего к своим либеральным или диссидентским шестидесятникам, удивит в этих стихах отсутствие риторики правого дела, индивидуальность переживания и скептической мысли и, наконец, не тонущий в хоре голосов тон личного достоинства».
Книга объединяет поэтов разных поколений, стихи которых переведены лучшими переводчиками польской поэзии. В антологию входят двадцать четыре автора: Юстина Баргельская, Войцех Бонович, Мартина Булижанская, Яцек Гуторов, Яцек Денель, Богдан Задура, Рышард Криницкий, Иоанна Мюллер, Бронка Новицкая, Марта Подгурник, Яцек Подсядло, Марцин Сендецкий, Шимон Сломчинский, Дариуш Сосницкий, Анджей Сосновский, Дариуш Суска, Эугениуш Ткачишин-Дицкий, Юлия Федорчук, Дарек Фокс, Роман Хонет, Юлия Шиховяк, Cлавомир Эльснер, Кшиштоф Яворский, Ежи Ярневич.
Предлагаем прочитать предисловие к сборнику, написанное его составителем Игорем Беловым.
Поэзия интересного времени
1.
Как верно заметил Томас Элиот, «когда великий поэт пишет о себе, он пишет о своем времени». Сегодняшняя Польша, расколотая противостоянием «правых» и «левых», сотрясаемая митингами и демонстрациями против правоконсервативного руководства страны, переживает настолько любопытную и сложную эпоху, что невозможно не вспомнить старинное китайское проклятие: «Чтоб ты жил в интересное время!» Польская поэзия всегда была так или иначе зависима от политики — более того, политическая история Польши, полная национальных взлетов и падений, определяла периодизацию истории польской литературы. Поэтому современную польскую поэзию можно с полным правом назвать поэзией интересного времени. Времени, когда на манифестациях у сейма политические лозунги вдруг сменяются чтением стихов Шимборской, поэты с иронией обыгрывают в названиях своих книг заявления правящей партии, а обсуждение школьной программы по литературе, из которой недавно решили убрать стихи Милоша, может легко закончиться дракой.
Но политика — политикой, а что же с поэзией?
Польша всегда была страной поэтов, а не прозаиков, и сегодня, когда прозу основательно потеснил репортаж, это видно особенно отчетливо. В 2016 году главная литературная награда страны — премия «Нике», учрежденная четверть века назад «Газетой Выборчей» и фондом «Агора», — была вручена не просто за книгу стихов, а за поэтический дебют, что даже здесь бывает нечасто. И тем не менее — лучшей книгой 2016 года был признан сборник очень откровенных и пронзительных миниатюр (критики так и не определились, стихи это или «проза на грани стиха») Бронки Новицкой «Накормить камень», выпущенный издательством «Бюро литерацке». Премиальный процесс в Польше вообще очень разнообразен, и престижных премий для поэтов немало — в первую очередь, хочется назвать краковскую премию Виславы Шимборской, лауреатами которой в последние годы стали Марцин Сендецкий, Юлия Федорчук и Марта Подгурник. По всей стране проходят поэтические фестивали (кажется, даже пандемия коронавируса не смогла свести польское поэтическое фестивальное движение на нет) — фестиваль Чеслава Милоша в Кракове, «Город поэзии», «Время поэтов» и фестиваль Бруно Шульца в Люблине, «Станция Литература» в Стронах Шлёнских (новая версия вроцлавского фестиваля «Порт литерацкий»)… Появляются и оригинальные литературтрегерские проекты, вроде «Серийных поэтов» в Познани, серии литературных встреч, предполагающих честный разговор о литературе и жизни, с представлением авторов и их книг. Существуют (и довольно успешно) «толстые» литературные журналы: Twórczość («Творчество») — старейший польский литературный журнал, до недавнего времени редактируемый поэтом Богданом Задурой, Literatura na Świecie (польский аналог «Иностранной литературы») и многие другие, и поэзия занимает на страницах этих изданий важное место. А интересные обзоры книжных новинок можно прочитать на страницах журнала Nowe Książki («Новые книги»), да и в газетах, таких как «Тыгодник Повшехный» и «Газета Выборча», подобных рецензий выходит немало. Многие поэты сами пишут критические статьи, из которых потом иногда составляют авторские сборники эссе о поэзии, как это сделал, к примеру, Януш Джевуцкий, издавший несколько лет назад интереснейшую книгу «Авторский почерк. Эссе о современной польской поэзии».
С другой стороны, польский литературный интернет далеко не так развит, как русский. Во многом тут «виновато» беспрецедентно жесткое польское авторское право. Польский поэт не спешит выкладывать в «Фейсбуке» только что написанное стихотворение, а дожидается выхода своего очередного сборника, который никогда не появится в сети в свободном доступе. Поэтому польскому любителю поэзии одна дорога — в книжный магазин, многие из которых принимают на себя функции литературного клуба. Так что, хорошо это или плохо, но польская поэзия неизбежно становится всё более герметичной. А поэт в Польше остается равен самому себе, поскольку никогда и не претендовал на то, чтобы быть «больше, чем поэтом». И это, как ни парадоксально, в стране, где выражение «поэт-пророк» — не просто пышная метафора, а вполне обыденная фигура речи применительно к Мицкевичу или Словацкому.
2.
Легенда гласит, что новая польская поэзия появилась двадцать лет назад, в тот день, когда молодой поэт Марцин Сендецкий (р. 1967) с целой сумкой пива «Живец» приехал в город Легницу навестить только что перебравшегося туда Артура Буршту, основателя и директора издательства «Бюро литерацке». Сидя в Доме актера на улице Ксенжицовой и попивая пиво, Буршта и Сендецкий придумали цикл поэтических вечеров «Вáрвары и не только», который дал старт поэтическому буму, вскоре переместившемуся из Легницы во Вроцлав, а затем охватившему и всю Польшу.
Но на самом деле всё произошло намного раньше. После того как победа «Солидарности» на первых свободных выборах в 1989 году ознаменовала падение коммунизма в Польше, революция произошла и в польской поэзии — тоже, разумеется, бескровная. В поэзию пришли люди, объявившие о радикальном разрыве с прошлым. Молодой краковский поэт Марцин Светлицкий написал тогда в одном из стихотворений, ставшем программным: «Пора захлопнуть картонные двери и открыть окно, / открыть окно и проветрить комнату». Светлицкий и его товарищи объявили своим предшественникам — Милошу, Херберту, а также представителям так называемой «новой волны», поэтам поколения 1968-го года — самую настоящую войну и начали выпускать самиздатовский журнал bruLion («чернОвик»), давший название целому поколению звезд польской поэзии. Поэты «бруЛиона» (упомянутые Светлицкий и Сендецкий, а также Марцин Баран, Дарек Фокс, Дариуш Сосницкий, Милош Беджицкий и другие) в самом начале своей литературной деятельности заявили о решительном разрыве с предшественниками и подвергли довольно безжалостной критике всю послевоенную польскую поэзию. Ориентировались они в основном на англоязычных поэтов, Дилана Томаса и Фрэнка О’Хару, однако не стоит думать, что настольным чтением дебютантов 1990-х были лишь поэты нью-йоркской школы — от влияния ведущих представителей польской «новой волны» «бруЛионовцам» уйти все-таки не удалось, а их яростное отрицание предшественников можно объяснить «неврозом влияния»: художник часто внешне отрицает того, кто ему внутренне близок.
О Марцине Светлицком (р. 1961) уже пишут книги, диссертации и мемуары — он стал чем-то вроде мифа. Иногда его называют последним польским поэтом, строчки которого «уходят в народ» — этому, конечно, способствуют музыкально-поэтические альбомы, записываемые Светлицким с рок-группой Świetliki («Светлячки») и их совместные концерты с мелодекламацией стихов, переходящей в камлание. Имидж у поэта тоже рок-н-ролльный, хулиганский, постпанковский, а элегантная мизантропия Светлицкого органично сочетается с его устойчивой медийностью. На первый взгляд кажется, что Светлицкий — певец нездорового образа жизни, недаром же один из самых знаменитых сборников поэта называется «37 стихотворений о водке и сигаретах». Но не всё так просто. Основная тема его стихов — «болезненная нехватка непонимания», невыносимость жизни в чересчур прозрачном и предсказуемом мире. А еще его лирический герой время от времени замирает перед красотой и конечностью нашего бытия, как в знаменитом стихотворении Filandia, ставшем в Польше популярной песней:
Никогда сигарета не будет такой вкусной,
а водка холодной и целебной.
<…>
Никогда
не будет
такого телевидения, таких ярких газет,
никогда
ты не будешь со мной так нежна <…>
(Перевод Игоря Белова)
Еще один «бруЛионовец», Дарек Фокс (р. 1966), дебютировавший в самом конце 1980-х годов, уже в ранних стихах демонстрировал предельно ироничное отношение как к литературе, так и к жизни. Не зря поэт и литературовед Лешек Шаруга на страницах журнала «Новая Польша» назвал Фокса «иронистом постсовременности». В стихах Фокса, насыщенных аллюзиями, отсылками к классикам польской поэзии, таким как Галчинский и Загаевский, мы имеем дело с игрой, ставкой в которой оказывается собственная идентичность.
А вот Дариуш Сосницкий (р. 1969), реалист-метафизик, «слишком прогрессивный для традиционалиста и слишком традиционный для ниспровергателя устоев» (по словам Якуба Скуртиса), от эстетики «бруЛиона» отошел довольно быстро, что, наверное, и помогло ему сохранить собственный творческий почерк и стать одним из самых заметных поэтов современной Польши. В поэзии Сосницкого важную роль играет конкретно очерченное пространство, как правило, городское, но и домашнее. Он умеет пристально вглядываться в детали, что позволяет критикам называть Сосницкого «певцом повседневности».
3.
Впрочем, несмотря на все попытки сбросить классиков «с парохода современности», поэзия польской «новой волны» — или, как еще говорят, «поколения-68» — продолжает оставаться важным и актуальным элементом польского поэтического пейзажа. Становление этого поэтического поколения тесно связано с событиями марта 1968-го и декабря 1970 года в Польше, но не только с ними. На поэтов «новой волны», безусловно, повлияли все основные тектонические сдвиги, происходившие тогда в мире: студенческие бунты во Франции, антивоенное движение в США, сексуальная революция, Пражская весна и последовавшее за ней вторжение советских танков в Чехословакию. Стихи Станислава Баранчака, Адама Загаевского и Юлиана Корнхаузера, решивших говорить прямо, без обиняков, и избегать пафоса, навсегда изменили облик польской поэзии. И хотя с тех пор прошло уже почти полвека, многие поэты этого поколения активно участвуют в литературной жизни Польши, пользуясь неизменной популярностью у молодежи. В первую очередь речь идет о Рышарде Криницком и Богдане Задуре.
Рышард Криницкий (р. 1943) — мастер минималистских форм, коротких верлибров и миниатюр. Одна из главных загадок Криницкого, чьи стихи и без того полны метафизических тайн и подлинной философской глубины, — это его регулярные периоды долгого молчания. «О чем молчит Криницкий? Почему он так часто замолкает?» — то и дело вопрошают заинтригованные польские критики. Выход новых книг никогда не был подчинен у Криницкого двух-трехлетнему ритму, как у других известных поэтов. Однако молчание ли это? Сам поэт не раз замечал: то, что является самой сутью поэзии, находится между одной и другой стороной листка бумаги. Поэтому принято считать, что молчание Криницкого само по себе является поэзией. Несмотря на столь оригинальный подход к поэтическому творчеству, Рышард Криницкий в наши дни — культовая фигура среди польских любителей литературы. А что он время от времени молчит — не беда, его стихи с удовольствием прочитают или споют другие, как это сделал популярный варшавский исполнитель хип-хопа и реггей (и, кстати, очень интересный поэт и прозаик) Паблопаво (Павел Солтыс). Так что услышать стихи Криницкого по радио в каком-нибудь баре или кофейне — обычное дело:
где бы ни повстречались мы средь ангельских слов
холера ясная звездочка
слова звучат осторожней поступи ночью
по ступеням
жалобы заживо освежеванного из-под кожи
кожи седьмого пота
на седьмой день голода — в первый день творенья
терние взгляда твоего кроящее ранящее до крови
светлые твои волосы
ясная звездочка в снегах в серебряной шерстке инея
над языками пожара
(люблю не тебя только память о тебе)
поздравь меня с новым голодом
поздравь меня с новой болью
(Перевод Сергея Морейно)
О Богдане Задуре (р. 1945), авторе таких ключевых для развития польской поэзии книг, как «Проявленные снимки» (1990), «Птичий грипп» (2002) и «Ночная жизнь» (2010), говорят, что он «пишет так, как живет, и живет так, как пишет». По возрасту Задура принадлежит к тому же поколению, что и поэты «новой волны», но он всегда держался в стороне (по сути, был «внутренним аутсайдером»), не принадлежал ни к одной литературной группе и в итоге умудрился опередить время: по-настоящему своим Задуру признали поэты на пару поколений моложе, те же «бруЛионовцы». Богдан Задура — не только поэт, но и переводчик, он перевел и издал фундаментальные антологии венгерской и украинской поэзии, «Венгерское лето» и «Стихи всегда свободны».
4.
Поколение польских поэтов, родившихся после 1960 года, взрослело в совершенно новой для Польши политической и экономической реальности. Может быть, оттого эти люди всегда отлично умели себя подать, хорошо знали цену рекламе и пиару, а в результате создали и активно поддерживают миф о польском «поэтическом буме». Как обычно, вселенная не смогла устоять перед таким напором, и миф на наших глазах стал реальностью. Сегодня главные герои этого мифа — поэты среднего поколения, те, кому предстоит вывести польскую поэзию из некоторого оцепенения, в которое ее погрузили талант и харизма Милоша и Шимборской. Шансы у этого поколения есть — во всяком случае, его лучшие представители не менее талантливы и харизматичны.
Уроженец польско-украинского пограничья, а ныне житель Варшавы Эугениуш Ткачишин-Дицкий — едва ли не самый титулованный и обласканный критиками современный польский поэт. На его счету премия «Нике», литературная премия Гдыня, вроцлавская поэтическая премия Silesius и множество других, помельче. Впрочем, кажется, что окололитературная суета совершенно не интересует Ткачишина-Дицкого, производящего на окружающих впечатление мрачного аутсай-дера, человека не от мира сего, «прóклятого поэта». Литературоведы считают Дицкого продолжателем традиции польского барокко, обращают внимание на гомоэротические мотивы в его творчестве, а также подчеркивают пристальное внимание к теме смерти, с которой у него очень личные, чуть ли не интимные взаимоотношения. Но лучше всех сказал о Ткачишине-Дицком критик Томаш Майеран: «Поэзия Ткачишина-Дицкого всегда будет лучше того, что о ней напишут».
Поэта Яцека Подсядло (р. 1964) невозможно не заметить в толпе из-за его его пышных растафарианских дредов. Он слывет одним из самых непредсказуемых персонажей польского литературного мира, и в стихах, и в жизни успешно эксплуатирует романтический образ поэта-бродяги, ориентируясь на американских битников и хиппи, а в польской культуре — на Эдварда Стахуру. Тематический диапазон бунтаря и нонконформиста Подсядло очень широк — от эротики до политики, а эмоции то бьют через край, то погружают читателя в медитативное состояние. При этом автору и его лирическому герою удалось не предать идеалы своей анархистской юности (еще в студенчестве Подсядло сотрудничал с пацифистским и экологическим движением «Свобода и мир») — государство и его институты, массовые спектакли и общественные ритуалы по-прежнему вызывают у Подсядло лютую ненависть. Стихи его поражают неожиданными поворотами мысли, парадоксальными столкновениями образов, смелостью и чувственностью:
Погрузив лицо в ее лоно, я вспомнил,
как телеведущий говорил вчера о «расколе
в лоне коалиции». Я кусал ее ягодицы, мял в губах
мятные конфеты, приклеенные к ее соскам.
Потом, ясное дело, был в ней — это как
«был нынче в магазине»
или «меня не было дома»,
был или не был, какая разница…
(Перевод Игоря Белова)
О ранних стихах краковянина Романа Хонета (р. 1974) его первый русский переводчик Анастасия Векшина писала, что «поэзия Хонета состоит из песка, теней, животных, птиц, больных и мертвых тел. Это поэзия антомическая <…> — попытка примирить полет и разложение». С тех пор Хонет написал две переломные книги — «пятое королевство» (2011) и «мир был моим» (2014), а в 2017 году издательство «Русский Гулливер» выпустило сборник его стихотворений «Месса Лядзинского» в переводе Сергея Морейно, и разница между ранними и сегодняшними текстами оказалась колоссальная. По словам Морейно, читая стихи Хонета, «понимаешь, какие мы все друг другу чужие. <…> Хонет — это Босх сегодняшнего дня, только ад его графичен и подчеркнуто персонален. При этом он нуждается в собеседнике по ту сторону провода или волны». Всё это правда. Такая поэзия — не для слабых духом:
голова лошади, снятая с ее шеи,
парк, где четыре женщины в брезжащем свете
пили борыго из рваных рефрижераторов
и жидкость для омывателей.
именно там мы встретились
и разлучились. ради той клятвы мрачной
на зимующем поле, для рук запускавших
кровообороты разгоряченного газа —
случилась та ночь — и бляди, мои
бляди в нежности и в насмешках
как голубицы в снегах над монастырем,
они пели ламенто
(Перевод Сергея Морейно)
А вот Кшиштоф Яворский (р. 1966), поэт, прозаик, сценарист, исследователь творчества польского футуриста Бруно Ясенского, еще сравнительно недавно считался нигилистом, хулиганом и аутсайдером, однако его новые сборники стихов, «До мозга костей» (2013) и «.я был» (2014), демонстрируют читателю совершенно иного лирического героя — стоика и умеренного оптимиста. Последние несколько лет Яворский отважно борется с тяжелым недугом, и из этой борьбы ему удалось сделать поэзию самой высокой пробы — пронзительную, мужественную и честную. Название книги «.я был» не случайно начинается не с буквы, а с точки — поэт тем самым как бы подчеркивает, что никакие, даже самые тяжелые жизненные обстоятельства еще не ставят на человеке крест.
Если говорить о зарубежных влияниях, то можно заметить, что польская поэзия наших дней продолжает находиться под довольно сильным впечатлением от американского модернизма. Примером тому может служить творчество Яцека Гуторова (р. 1970), которого называют самым «непольским» из современных польских поэтов. Гуторов, многому научившийся у Т. С. Элиота и Уоллеса Стивенса, считается сегодня своего рода медиатором между польской и американской поэзией. При этом критики и коллеги отмечают изобразительность его стихов, в которых почти нет места эмоциям, зато много очень точных наблюдений; сам Гуторов в одном из стихотворений формулирует свое поэтическое кредо так: «Задержать взгляд на берегах предметов».
Яцек Денель (р. 1980), «главный денди польской литературы», русскоязычному читателю известен в первую очередь как прозаик, однако начинал он со стихов (по легенде, сам Милош Денеля «заметил и, в гроб сходя, благословил») и по сей день регулярно выпускает поэтические сборники, каждый из которых становится событием в среде любителей поэзии. Стиль Денеля подчеркнуто классицистичен, его стихи напоминают яркий, причудливый и слегка затянувшийся венецианский карнавал.
5.
Но, конечно, главный тренд последних лет в польской поэзии — это обилие женских имен. В Польше, как и в других европейских странах, идеи феминизма пользуются сегодня огромной популярностью, и это не замедлило отразиться на расстановке сил в польской поэзии, где появилось очень много стихов, мир которых — откровенно гендерный, женский. Я бы даже рискнул сказать, что в польской поэзии сейчас наступает «время женщин». Сегодня здесь на слуху множество имен, которые при самом строгом отборе останутся в истории польской лирики: Кристина Милобендзкая, Эва Липская, Юстина Баргельская, Марта Подгурник, Иоанна Мюллер, Малгожата Лебда, Юлия Федорчук, Кристина Домбровская, Иоанна Лех. Их стихи настолько откровенны и печальны, непосредственны и глубоки, что не хочется называть этих авторов «поэтессами». Да и не нужно: «поэтесса» по-польски — «поэтка», и это слово в данном случае намного уместней; нельзя не вспомнить, как Наталья Горбаневская, отлично переводившая польскую поэзию, настаивала, чтобы ее называли именно «поэткой».
Классическим примером современной польской женской поэтики мне представляются чувственные, визионерские стихи Юстины Баргельской (р. 1977). Исследуя в своих стихах различные аспекты телесности, Баргельская показывает ее трагическую вовлеченность в процессы материнства, сексуальности и смерти, иронизируя при этом над нелепостью и абсурдом бытия. Сквозной сюжет этих стихов — это возможность быть услышанной при невозможности быть понятой. В ее мире субъекты коммуникации плывут по разным дорожкам в одном бассейне, и дорожки эти — самостоятельные вселенные. Это стихи о трагической невозможности почувствовать себя на месте другого, стать им:
между мной и вами металлическая граница.
мы плывем по разным дорожкам. подо мной осьминоги,
разбитые корабли. под вами они же с поправкой.
на едва уловимые вариации: только вам они и заметны.
а если бы был ответ? если я бог, то мне очевидно,
что поднялась бы буря — но сегодня я выходная
и хотела бы показать свою школу, свои запястья,
ресницы моего мужа. и вы тоже мне покажите.
(Перевод Льва Оборина)
А вот совсем другой характер поэтического высказывания. Лирическую стратегию Марты Подгурник, одной из самых ярких современных польских поэтесс, критики называют «бескомпромиссным эксгибиционизмом», имея в виду, очевидно, умение Подгурник работать на контрасте высокого и приземленного, культурно-рафинированной интонации и подзаборного бэкграунда, строгой поэтической формы и полнейшего эмоционального разлада. Еще о Марте Подгурник пишут как о «рок-н-ролльном поэте без поколения», и это тоже справедливо. Вышедшая в конце 2018 года в издательстве «Бюро литерацке» книга «Убойные баллады», снискавшая ее автору главную польскую поэтическую награду — премию Виславы Шимборской, полна разнообразных отсылок к рок-культуре. Но главное здесь не в аллюзиях, а в музыке стиха. Подгурник мастерски использует рефрены, ритмические повторы, рифмы, балладную структуру, что в сочетании с афористичностью придает ее текстам особую музыкальность:
Пустую башку свою, парень, сложи
в бездонной постели моей.
О женщине той, что любима тобой,
не слышал никто, хоть убей.
И дождь заладит, и ветер завоет,
и снегом засыпет дверь,
полыхнет над равниной. Так будь мужчиной,
скажи мне правду теперь.
(Перевод Игоря Белова)
Для молодых польских поэтов и поэток дорогу к читателю часто обеспечивает победа в одном из литературных конкурсов, которых в Польше множество. Так случилось, например, с Мартиной Булижанской (р. 1994), которую называют восходящей звездой новой польской поэзии. Ее дебютная книга «Моя это земля» была опубликована все тем же издательством «Бюро литерацке» в результате победы Булижанской в конкурсе молодых поэтов Połów («Улов»). И неожиданно для всех — в первую очередь для автора — книга «Моя это земля» была награждена престижной поэтической премией Silesius за лучший дебют. Булижанская парадоксальным образом внесла в постсовременную польскую поэзию корневую, деревенскую, почти буколическую тенденцию, хотя идиллией тут и не пахнет. Земля Мартины Булижанской — это страна, в которой галлюциногенные мотивы и лирическое волшебство переплетаются с элементами поп-культуры, а пантеон героев ее книги составляют утопленники, Эдгар Аллан По, Твигги, Мария Магдалина, Джейн Фонда, Штирлиц и многие другие. Строчки «Рыба в воде, нож в воде. За обедом говорим о войне» (зачин стихотворения «Праздник моллюска») — это нечто гораздо большее, чем просто отсылка к культовому фильму Романа Поланского «Нож в воде». Своими стихами Булижанская потрошит наш привычный мир, как большую скользкую рыбу.
6.
Обращает на себя внимание еще одна тенденция — современная польская поэзия стремительно молодеет. Молодые поэты больше внимания уделяют современным технологиям и интернету, в 2008 году даже появилось новое поэтическое направление — «кибернетическая поэзия». Основатели «кибернетической поэзии» — Лукаш Подгурный, Роман Бромбощ и Томаш Пулка — написали соответствующий манифест, а три года спустя создали литературный журнал Nośnik («Носитель»). Еще раньше, в 2003 году, появился манифест «неолингвистической поэзии», ярким представителем которой считается Иоанна Мюллер (р. 1979).
Молодые поэты, объявив устаревшей культуру печатного слова и провозгласив наступление новой, цифровой эпохи, активно создают собственную поэтическую инфраструктуру. Основная форма существования молодой польской поэзии — многочисленные интернет-форумы, на которых происходят серьезные дискуссии, идет обмен текстами и мнениями, а порой кипят нешуточные страсти. Появляются и независимые молодежные поэтические премии. К примеру, в 2013 году группа молодых поэтов совместно с новыми массмедиа основала литературную премию Browar za Debiut («Пиво за дебют»). В качестве жюри этой премии выступают пользователи фейсбука, голосу-ющие за понравившегося им поэта. Первым лауреатом стал Кароль Бревинский, в 2014 году премию получил Рафал Ружевич, однофамилец классика польской поэзии XX века, а в 2020 году «Пиво за дебют» досталось молодой краковской поэтессе Нине Манель за книгу Transparty (2019). Как подчеркивали организаторы, эта премия — жест протеста в отношении литературных иерархий и элит. Впрочем, и Бревинский, и Ружевич — довольно известные сегодня в Польше поэты, которые вполне вписываются в ту самую ненавистную многим иерархию.
Очень интересной попыткой развернуто ответить на вопрос относительно новейших трендов в польской поэзии стала антология Zebrało się śliny («Пора расплеваться»), выпущенная в 2016 году издательством «Бюро литерацке». В книгу вошли стихи дебютировавших в последние годы поэтов, для которых характерен повышенный интерес к общественной тематике, современным социокультурным проблемам. Благодаря такому подходу книга оказалась не только поэтической, но и политической манифестацией. В особенности это касается стихов вроцлавянина Конрада Гуры (р. 1978), автора книги «Реквием по Саддаму Хусейну и другие стихи для нищих духом», и Щепана Копыта (р. 1983) из Познани. Для Гуры и Копыта, активистов анархистского движения, выступающих против насилия, деятельности крупных корпораций, загрязнения окружающей среды, ущемления прав трудящихся и животных, а также политики западных правительств, поэзия стала одним из способов политической борьбы за преобразование мира. И если в стихах этих двух авторов довольно много несвойственного польской поэзии пафоса, то, к примеру, Томаш Бонк (р. 1991), автор книги [beep] Generation, намного ироничней и в то же время смелее — он, в частности, открыто высмеивает популярную в нынешних официальных польских кругах версию о том, что гибель президента Леха Качинского в авиакатастрофе была подстроена польскими либералами и российскими спецслужбами.
Впрочем, не все молодые польские поэты одержимы политикой. Попадаются среди них и законченные эстеты, наподобие французских «парнасцев» XIX века. Например, поэт Шимон Сломчинский, не так давно попробовавший свои силы в прозе и издавший роман «Мим», так бравирует своей аполитичностью («насрать на женатых, замужних, / леваков, феминисток, а также профессоров, что делают деньги»), что в ней начинаешь сомневаться. Впрочем, Сломчинский настолько ироничен (и циничен), что невозможно представить в его текстах сколько-нибудь серьезное политическое высказывание. И ироничен он прежде всего по отношению к себе и своему окружению.
7.
Что касается особенностей техники современного польского стиха, русский читатель, безусловно, сразу обращает внимание на явное доминирование верлибра. Силлаботоника в польской поэзии не прижилась, да и не могла прижиться из-за специфики польского ударения — в польском языке оно фиксированное и всегда приходится на предпоследний слог. По той же причине несколько искусственно звучат по-польски мужские рифмы, в польских стихах их почти нет. Так что у польской поэзии совсем другое дыхание, другой ритм с непривычными для русского уха шершавостью, сбоями и «спотыканием».
В XX веке основная борьба в польской поэзии происходила между классическим силлабическим регулярным стихом (которым в России до ломоносовской реформы стихосложения писали Симеон Полоцкий и Антиох Кантемир) и стихом новаторским, то есть верлибром. Впрочем, элементы силлаботоники встречаются у Лесьмяна, Ивашкевича и Тувима. Милош, хотя и проклинал неоднократно метрический и рифмованный стих, писал такие стихи всю жизнь — правда, они составляют в его корпусе стихотворений явное меньшинство, за исключением разве что раннего периода. В основном он выбирал верлибр, но иногда — более или менее метрический и рифмованный стих, и этот выбор всегда что-то значил. А Шимборская очень часто пользовалась модернизированным белым стихом. Окончательная же победа верлибра в Польше связана с именем Тадеуша Ружевича, который писал абсолютно свободные в ритмическом отношении стихи без всякой рифмовки (правда, иногда Ружевич прибегал к мицкевичевскому одиннадцатисложнику, разбивая его при этом на несколько стихов, а в его поздних вещах полным-полно почти неразличимых внутренних рифм). Ритм поэзии Ружевича и его последователей — это внутренний ритм индивидуального высказывания. Тот же Ружевич одним из первых отказался от пунктуации и заглавных букв (хотя справедливости ради стоит упомянуть, что еще до Второй мировой войны к такому методу неоднократно обращался Юзеф Чехович).
Зачем это было нужно? Какая сверхзадача стояла перед Ружевичем? Уже на закате жизни поэт писал в стихотворении «сердце подступает к горлу»: «в сорок пятом году / в октябре / я вышел из подполья / я начал дышать» (перевод Софьи Кобринской). Солдат Армии Крайовой, молодой партизан, Ружевич вышел из военного подполья с желанием найти новый поэтический язык, который после ужасов Второй мировой войны необходимо было изобрести заново. Можно даже сказать, что выбор в пользу верлибра носил не только эстетический, но и этический характер. Конечно, польская поэзия пользовалась верлибром и до Ружевича — в 20-е и 30-е годы XX века такую систему стихосложения активно практиковал один из лидеров «краковского авангарда» Юлиан Пшибось, разработавший свою систему свободного стиха и исповедовавший принцип «как можно меньше слов». Но всё же окончательная победа верлибра в Польше связана с именем «неоавангардиста» Тадеуша Ружевича: с середины прошлого века манера письма Ружевича становится творческим инструментарием большинства польских поэтов.
Безоговорочная победа верлибра тем не менее не означает, что регулярным или рифмованным стихом в Польше уже никто не пишет. Метрические стихи можно встретить и у молодых поэтов — к примеру, Шимон Сломчинский иногда пользуется классическим польским тринадцатисложником, которым написан «Пан Тадеуш» Мицкевича. А рифмованные стихи время от времени пишут Марта Подгурник, Яцек Денель и Войцех Касс. Современный польский верлибр тоже далеко не монотонен, он часто оживляется внутренними, очень приблизительными, похожими на далекое эхо рифмами, приобретает неожиданные графические формы. Так что в формальном отношении польская поэзия очень пластична и разнообразна.
Да и сама Польша — страна весьма неоднородная. Сегодня центр польской поэтический жизни сместился в регионы — Варшава уже не является поэтической столицей Польши, как это было во времена «скамандритов». Теперь здесь вершится большая политика и сколачивается капитал. Иногда я встречаю на оживленной варшавской улице какого-нибудь известного польского поэта и, как правило, вижу у него рюкзак с книгами или чемодан на колесиках — поэт торопится на вокзал, чтобы успеть на поэтический фестиваль в Люблин или Вроцлав, потому что в Варшаве крупных поэтических фестивалей не бывает. Возможно, истоки такой ситуации следует искать в событиях полувековой давности: после студенческих волнений в марте 1968 года в Варшаве, когда студенчество и интеллигенция были разгромлены, исторический двуцентризм польской поэзии (Варшава — Краков) сменился полицентризмом. И по каким бы причинам это ни произошло, такой полицентризм делает страну намного ярче, интереснее. Несмотря на все разделы, в результате которых Польша исчезла с карты Европы более чем на сто лет, несмотря на войны и оккупации, Польша существует как страна, как пространство, как дорожная сеть, в конце концов. При этом у каждого региона — свои литературные традиции, фестивали, издательства и журналы, а у некоторых даже свой диалект («гвара»). Региональный подход к культуре, и в частности к литературе в Польше столь же популярен, как региональное крафтовое пиво.
8.
Но главная особенность польской поэзии — не технического и не географического, а психологического свойства.
Иосиф Бродский заметил когда-то, что «другой язык, будь он трижды славянский, это прежде всего другая психология». История Польши — это история национальных катастроф, территориальных разделов, геноцида и репрессий. И из этого опыта исторических провалов полякам удалось создать великую литературу, и прежде всего великую поэзию. Особенность польского психологического состояния — это умение находить достоинство в поражении, отношение к свободе как к высшей ценности, независимость и самоуважение, рыцарский дух. Не зря, кстати, поляки так любят Булата Окуджаву — им близок его образ солдата разбитого полка, одержавшего моральную победу. И конечно, не случайно известный поэт, публицист и литературный критик Лешек Шаруга назвал свою книгу о польской поэзии 1939–1988 годов (а это едва ли не самый мрачный и сложный период польской истории) «Борьба за достоинство».
Да и сегодня достаточно выйти на улицу и приглядеться к заголовкам газет в витрине киоска, чтобы вспомнить хрестоматийные строки Есенина (хотя с современным варшавским пейзажем он, казалось бы, никак не сочетается): «…какой раскол в стране, / какая грусть в кипении веселом!» Раскол налицо, а вот эта «грусть в кипении веселом» — на самом деле очень важная черта польского национального характера, склонного, что греха таить, к некоторой фрустрации.
Но «фирменным» знаком польской поэзии можно назвать знаменитую, почти непередаваемую иронию, уловить которую иногда очень трудно даже хорошему переводчику. Пафоса (имитировать который несложно, потому что это почти не требует ни интеллектуальных, ни технических усилий) у современных польских поэтов почти нет, а вот иронией (зачастую горькой) проникнуты многие их стихи. Эта традиция, конечно, восходит к Шимборской — недаром Нобелевский комитет в обоснование своего решения отметил, что главная в мире литературная награда вручается ей «за поэзию, которая с иронической точностью раскрывает законы биологии и действие истории в человеческом бытии».
Найти дорогу к русскому читателю современным польским поэтам помогут переводчики этой книги: Анастасия Векшина, Евгения Доброва, Сергей Морейно, Лев Оборин, Владимир Окунь и автор этих строк. У каждого из нас — свои любимые авторы и переводческие стратегии, однако мне кажется, что в случае с книгой «Современные польские поэты» уместно говорить не столько о труде одиночек (хотя литература — дело в основном одинокое), сколько о новой волне переводов с польского. Волна эта пришла на смену нашим великим предшественникам, покинувшим этот мир, — Наталье Астафьевой и Владимиру Британишскому, Наталье Горбаневской и Андрею Базилевскому. Своим названием наша антология замыкает почти столетний цикл русских переводов польской поэзии: дело в том, что первая антология польской поэзии на русском языке вышла в 1929 году в Берлине, и она тоже называлась «Современные польские поэты» — только и авторы, и современность тогда были совершенно другие. Круг замкнулся, но история поэтического перевода на этом не заканчивается — просто начинается новый, возможно, доселе невиданный ее этап. Ведь жизнь устроена так, что на долю каждого поколения переводчиков выпадает свое «интересное время».
Источник:
