На Полит.ру продолжается серия материалов, посвященная столетию Юрия Михайловича Лотмана. В этом выпуске мы решили поговорить с учеными, которые на недавнем Лотмановском конгрессе представляли особую группу — с теми, кто продолжает лотмановские разработки, но не в области литературоведения, а в ряду смежных дисциплин, использующих экспериментальную методологию и сопрягающих словесность с соседними рядами культуры. Антонина Мартыненко рассказала о применении статистики к литературному материалу, Артем Шеля — о достижениях digital humanities в парадигме культурной эволюции, а Владимир Фещенко — о развитии лотмановских идей в рамках лингвистической семиотики. Материал подготовил Валерий Отяковский.
Антонина Мартыненко, докторантка Тартуского университета
Секций, построенных вокруг точных методов в гуманитарных науках, на конгрессе было две. Первую из них, на русском языке, организовал Роман Григорьевич Лейбов, она называлась «Количественная поэтика: новые подходы» и на ней собрались не столько цифровые гуманитарии, сколько специалисты по стиху. Мне кажется, что это было интересно — в том числе и в контексте разговора о современном бытовании лотмановских идей. Связь между его ранними работами и цифровыми гуманитарными науками — в рассмотрении поэзии как специального языка, специально организованного.
Мой доклад мало относился к поэтике, я попыталась оценить, насколько полно сохраняются коллекции книг, насколько адекватны наши возможности в собрании поэтических сборников для репрезентативного описания истории русской поэзии. Я попыталась это статистически смоделировать, о чем, кажется, еще в 1960-х годах говорили оппоненты Лотмана — мол, что это бессмысленное моделирование того, что и так всем понятно. Начавшееся тогда противостояние между читательскими интуициями и точным корпусным анализом существует до сих пор, но теперь, кажется, общее мнение больше солидаризуется с людьми, которые делают это статистически. При этом, как я старалась показать, вопреки распространенной «интуиции», если мы и попытаемся собрать самый полный корпус, это не значит, что мы напишем абсолютно новую историю литературы. Многие тексты были замечены, многие интуиции сейчас подтверждаются. Но чем больше у нас материала, тем более мы уверены в своих выводах. В этом смысле важно, что в хрестоматийной статье «Литературоведение должно быть наукой», Лотман настаивает, что нет противостояния между количественным подходом к литературе и традиционным, это не отвергающие друг друга вещи, а лишь взаимодополняющие. Мы это ясно видим, используя большие корпусы.
Второй доклад прочитал Борис Валерьевич Орехов, который смотрел на географическую карту русской поэзии. Мне кажется, что это интересная проблема, но сложно решаемая из-за того, что мы, как правило, или приходим к очень простым выводам, что в русской поэзии упоминаются города России, либо должны пользоваться сложными моделями и методами, чтобы автоматически вытягивать из текстов топонимы, которые часто по пятнадцать раз поменяли название. Поскольку наши языковые модели тренируются на современных текстах, для них большая проблема вычленить старые названия, нейросети их никогда не видели. Мне кажется, что Борис Валерьевич показал, как это можно делать, в чем вообще проблема таких исследований.
Ну и наконец доклад Артема Шели был посвящен моделированию семантики стиха и семантического ореола метра. Это проблема, которая прямо проистекает из структуралистских исследований, но которую теперь можно автоматизировать или формализовать. В этой области, конечно, произошел очень большой шаг вперед, потому что благодаря компьютерам и очень высоким уровням абстракции мы теперь можем сравнивать разные традиции европейского стиха. Это, наверное, понравилось бы Лотману и его коллегам.
Артем Шеля, PhD, Тартуский университет и Институт польского языка (Краков, Польская академия наук)
Да, и особенно бы понравилось количественному структуралистскому крылу, в частности, представленному работами Михаила Леоновича Гаспарова, на которого я ориентировался. Его взгляд на семантический ореол подтверждается широким автоматизированным анализом нескольких европейских традиций. Идея о том, что связь формы и семантики определяется исторически, а не органически, сейчас подтверждается на нескольких уровнях.
Особенное преломление в связи с цифровыми методами получает ряд идей Лотмана насчет предсказуемости и непредсказуемости, сейчас эта область с помощью теоретико-информационных методов обретает конкретику. Эти концепции привнес Колмогоров из западной кибернетики и теории информации еще в 1950-х, но внутри лотмановской концепции они обрели такие как бы метафорические обертона, для него это стало важной метафорой. Лотман мыслил об искусстве как о структуре повышенной непредсказуемости, которая позволяет удивляться вещам заново, что накладывается также и на раннюю формалистскую теорию, на понятия автоматизации и деавтоматизации. Сейчас эти идеи становятся куда более предметными. Это как раз переводит нас ко второй секции, где была широко представлена теория информации — Computational Approaches to Cultural Evolution.
Эту секцию организовал Олег Собчук, который тоже должен был выступать на семинаре, но не смог приехать из Украины. Доклады на ней были посвящены вычислительным подходам к культурной эволюции. Эта область знания прямо не связана с лотмановским наследием, но она возникла примерно в то же время, что и структурализм в гуманитарных науках. В 1970-х годах появились первые исследования, которые пытались вернуться от сложных нагромождений и представлений о культуре к очень простым моделям культурных процессов. Эта область претендует на объединение разных гуманитарных наук, поскольку все они так или иначе имеют дело с коммуникацией и передачей информации
Первый доклад Пеетера Тинитса был про эволюцию языка, а точнее — про стандартизацию эстонского литературного языка. Исследователь смотрел на соперничающие языковые формы на большом диахроническом корпусе начала XX века. Изменения в формах, доминирование одних и упадок других можно связать со множеством метаданных и посмотреть на причины этих изменений, проанализировать, влияют ли на язык какие-то прескриптивные тексты (учебники и пособия) или же это происходит, когда в литературе становится больше пишущих людей вообще.
Второй доклад, представленный Андресом Карьюсом и рабочей группой CUDAN, был о живописи. Авторы доклада использовали алгоритмы компрессии, чтобы представить каждое из многих тысяч полотен набором нескольких формальных признаков, а потом построить единое пространство, в котором можно посмотреть на отношения картин. Алгоритмы компрессии на нескольких уровнях улавливают жанровую или композиционную близость картин — например, строгие кубистские формы группируются с похожими минималистическими картинами, а темные портреты голландских классиков будут образовывать свой кластер и соседствовать с другими новейшими портретами. Единые принципы формализации изображений позволяют посмотреть, например, насколько ожидаема индивидуальная траектория отдельных авторов на фоне всего, что происходит в их эпохах. Мы можем увидеть на графике, как выдающиеся художники начинают с традиционных академических вещей, а заканчивают на высоком уровне новизны, неожиданности. Получается, что мы можем таким образом формализовать траектории отдельных художников и понять, на основе каких форм искусства проявляется новизна, происходят отклонения от «среднего стиля» эпохи.
Ну и третий доклад Барбары Павлек на этой секции был совершенно про другое, о монетах Средиземного региона VI–I веков до нашей эры, но там тоже использовалась теория информации. Он состоял из двух компонентов — первый был посвящен тому, как изображения на монетах становятся разнообразнее (или, наоборот, упрощаются): связано ли это с местом чеканки или необходимостью сигнализировать разницу в номиналах. Вторая часть отвечала на вопрос — как разные подходы к кодировке культурных данных влияют на финальный результат. Грубо говоря, мы можем подойти к одним и тем же данным либо очень абстрактно и описать все изображения на монетах несколькими простыми признаками, или мы можем описывать это очень детально. Изменится ли результат исследования, будут ли у нас две несвязанные картины истории монет? Оказывается, что нет — глобальная картина не изменится. Это очень обнадеживающий результат, поскольку наши методы часто сглаживают детали, мы часто упрощаем семантику текстов, чтобы смотреть на нее с некоторой обобщенной позиции — это то, что, например, делал Гаспаров в книжке «Метр и смысл», когда говорил, что вот есть ряд стихотворений, а темы в нем распределяются по группам типа «ночь», «дорога», «любовь» и «смерть» и это, конечно, очень высокий уровень генерализации. Наши алгоритмы делают примерно то же, но более унифицированно, что очень важно. Доклад Барбары показал, что такая унификация не противоречит детализированному анализу. Суть ведь не в том, что мы станем более точными и дело не в простом увлечении точностью, а именно в попытках единообразия и строгости при описании больших культурных процессов. Формальные модели — это просто техника для повышения дисциплинированности собственной мысли.
Владимир Фещенко, старший научный сотрудник Института языкознания РАН
Конгресс явно показал, насколько прочно Лотман вписан во всемирный контекст и в контекст полидисциплинарных штудий. Это же относится и к его соратникам по московско-тартуской школе, некоторые из которых выступили на конференции с пленарными лекциями: Борис Гаспаров, Борис Успенский, Юрий Цивьян — семиотики вполне мирового значения. Московское крыло этой школы всегда было более лингво-ориентированным, нежели тартуское. Если Лотман изучал художественные системы как «вторичные моделирующие системы» или «вторичные знаковые системы», то лингвисты рассматривают язык как мощную знаковую систему с культурным и антропологическим потенциалом.
Только что в «Вопросах языкознания» вышла статья Сурена Золяна о роли концепта «язык» в учении Лотмана (в прошлом году вышла книга этого армянского ученого, выступившего и на конгрессе, о лотмановских понятиях «смысл», «текст» и «история»). Действительно, отношения Юрия Михайловича с языком как метанаучным понятием и языкознанием как смежной для литературоведения наукой были очень тесными и продуктивными. Художественные системы (литература, кино, театр) он изучает как системы второго порядка, надстраиваемые над первичной системой естественного языка. Главные понятия этой концепции — «художественный текст», «художественный код», «художественный язык» и «художественная коммуникация». На основе теории информации и коммуникации Лотман развивает теорию множества художественных кодов, близкую, например, концепции Умберто Эко (они обе при этом зависимы от работ Романа Якобсона). Вообще, лотмановская теория кодов очень повлияла, и продолжает влиять на некоторые новейшие лингвистические теории (например, на лингвокультурологию, или cultural linguistics).
Лотман реанимирует концептуальную формулу «искусство как язык», зародившуюся еще в немецком романтизме. Искусство описывается как «вторичный язык», а произведение искусства — как текст на таком «художественном языке». Рассматривая «язык искусства» в ряду прочих знаковых систем, Лотман приходит к понятию «языка словесного искусства». Таким образом, якобсоновское определение поэтического языка обретает новую перспективу — особой художественной коммуникативности, или — более специфично — автокоммуникативности. Одним из важнейших научных открытий Лотмана, с моей точки зрения, является модель автокоммуникации, описанная им в статье «Автокоммуникация: „Я“ и „Другой“ как адресаты (О двух моделях коммуникации в системе культуры)». Для теории художественного дискурса и того, что лично я называю «лингвоэстетикой», эта модель является наилучшим, базовым подспорьем.
Источник:
