Константин Сутягин: в рубрике «Русские вопросы» мы опрашиваем умных людей, пытаясь освежить в голове какие-то фундаментальные понятия (См. ВРАНЬЕ, КРАСОТА, ИСТОРИЯ И БИОГРАФИЯ и др.)
Сегодня продолжаем разговор, начатый в День национального единства, — про национальность: зачем это, можно ли без нее, вообще, и что это такое?
Например, «русский» — кто? У кого мама и папа русские?
Константин Сутягин. Дочки-матери. 2006
Пару лет назад пошел в Таганский ЗАГС регистрировать ребенка. Тетенька-приемщица взяла у меня справки, документы, спросила, как имя ребенка, то-се, а потом — мое собственное свидетельство о рождении. У меня оно по чистой случайности было – недавно пришлось сделать дубликат.
Потом она спросила свидетельство о рождении моей жены. Его у меня, конечно, не было. Как любой советский человек в госучреждении, я занервничал, но тетенька сказала: ничего страшного. Дала мне какой-то бланк – тогда, говорит, здесь подпишите, и все. Я обрадовался, что обошлось, кинулся подписывать… А потом решил все-таки прочитать бланк. Там было написано примерно следующее: прошу поставить моему ребенку в графе «национальность матери» прочерк. О-па!
Нет, говорю, не хочу я такого подписывать. Жена у меня русская, Данилова Светлана Сергеевна – кто ж она еще, по-вашему? Вот и ребенку моему тоже запишите – «мама русская».
— Тогда езжайте и привозите справку, что у вас жена русская.
— А где я ее возьму? Вот же паспорт с ее девичьей фамилией!
— В паспортах теперь национальность не указывают. Ищите ее старое свидетельство о рождении.
— Она его уже давно потеряла!
— Делайте дубликат! По месту рождения!
В этом месте нормальный родитель, не сумев по-быстрому записать своему ребенку желаемую национальность, обычно говорит: хрен с вами, сволочи, ставьте прочерк! (А если он и свое свидетельство о рождении потерял-забыл – то два прочерка! Подавитесь!) И уходит на работу.
Я, конечно, не совсем нормальный (художник) — и поднимаю скандал. Приходит начальница, я вспоминаю, что предыдущих детей тоже оформлял в этом же Таганском ЗАГСе, и у них в графе «национальность» прочерков не было. Они находят предыдущие дела, выясняется, что жена у меня та же самая и, значит, ребенок у нас той же национальности, что и предыдущие. Немножко нервов, находчивости, доброй воли начальницы ЗАГСа (могла бы просто послать) — и моя дочь стала русской, уф! Но что касается ситуации в целом — похоже, скоро в России вырастет поколение людей, у которых уже никакой национальности больше не будет. (Как минимум в бумажках-документах).
Ну и что, думаю, чего я так возбудился-то? Захотят – будут считать себя русскими, захотят – украинцами, евреями, чукчами, какая разница? Дело-то личное, добровольное. Будь тем, кем хочешь! Не в бумажке дело!
Все правильно… Только есть, как минимум одно «но»: если русских не будет, как «юридического лица», то и говорить не о чем, нет бумажки – нет народа. (Примерно как на Украине, где число русских по бумажкам с каждым годом уверенно сокращается.)
Нас сегодня приучают к мысли, что мы живем в многонациональной стране. При том, что «многонациональность» — вполне конкретное, прописанное в международном праве понятие, и страна, в которой проживает 83% одной нации, ну хоть ты тресни, ни по каким стандартам, ни ООН, ни ЮНЕСКО не может считаться многонациональной. (Например, Финляндия – хоть там живут и шведы, саамы, и русские и эфиопы – «по бумажкам» считается мононациональной. С вытекающей культурной иерархией).
Константин Сутягин. Семечки и цветы, недорого. 2006
Ну а когда подрастет поколение моей младшей дочери, мы будем жить уже именно в многонациональной стране (число «русских» в России уверенно сокращается, переходя в «россияне»). И оснований поддерживать именно русскую культуру больше не будет. Примерно как на Украине, где тратиться на это дело уже нет никаких юридических оснований, русская литература совершенно справедливо преподается наравне с немецкой, английской и французской, даже русское ТВ вполне законно отрезают. Причем, тут нет никакой злой воли, «американских шпионов» – глупости! Это совершенно нормальная ситуация, закон физики – когда рушится одна иерархическая система (русской культуры), на ее месте тут же возникает другая, украинская. «Равенство» и «равноправие» — ненаучные понятия, ими пользуются только в переходный период.
Вот и в России дальше начнется естественный исторический процесс: как только исчезнет русская иерархия, в тот же момент, допустим, татары начнут борьбу, допустим, с башкирами за установление новой иерархии – просто чтоб превратить страну в более устойчивое и надежное мононациональное государство (с вытекающими преференциями).
Ну и слава Богу, думаю я. Здоровый процесс!
Национальные интересы башкир, татар, киргизов, евреев, украинцев, грузин, чукчей, немцев, французов и т.д. кажутся мне гораздо важнее (красивее, культурнее), чем какие-то загадочные «общечеловеческие» интересы «россиян».
Абсолютно у всех людей, независимо от гражданства, достатка, цвета кожи, национальности, вероисповедания, места рождения, сексуальной ориентации и т.п. есть только две общие для всех потребности — поглощать и выделять. Похоже, что «общечеловеческие ценности» вертятся где-то рядом.
Впрочем, интересно послушать, что думают на этот счет другие люди.
Уже ответили Татьяна Щербина, Владимир Ермаков, Геннадий Генераленко, Лев Усыскин
Здесь отвечают Андрей Горохов, Всеволод Емелин, Лев Пирогов, Дмитрий Смолев
АНДРЕЙ ГОРОХОВ, художник, журналист (Кельн)
Существует мнение, что закрытость нации (железный-финансовый-географический занавес), ее отгороженность от остального мира предпочтительна с точки зрения культуры, т.к. позволяет выработать собственные принципы, стиль и т.п., развиваться по оригинальному сценарию. Как только русских художников стали посылать учиться в Италию, живопись у нас провалилась. (Какой прекрасный был 18-й век, какие портреты! Я уж не говорю про предыдущие века, про икону). И в этом смысле хорошо бы нам снова отгородиться от остального мира (к чему сегодня все предпосылки). Согласен ты с этим или нет?
Андрей Горохов. Чёрно-белая. Чёрная тушь, бумага, август 2008
Я не верю в какие-то закрытые нации. Точнее, не верю в типичность закрытости, примеры-то изолированных народов в истории, конечно, есть, но если нас сейчас не интересует крестьянская культура Албании времён турецкого ига, то особенной закрытости нет. Народное искусство воспринимается как ушедшее внутрь себя, очень традиционное. Но искусство городское, индивидуалистическое, наоборот, открыто и современно. Границы условны и проницаемы, интернациональный стиль просачивается сквозь границы. Русские портреты 18 века — это наследники парсун эпохи Петра, в Европе тоже было полно таких портретов, их ещё Кранах писал. Даже в Турции были такие милые кривоватые парадные психологические портреты. Все они пошли из эпохи протестантизма, из Германии и Голландии.
И иконы не были чем-то типично русским. В Италии, на Сицилии есть изображения, на которые невозможно смотреть без содрогания, настолько они близки.
Вот Китай – тот далеко. Или Индия. Там и были уже сильно отличавшиеся сценарии.
Отгородиться сейчас невозможно. И раньше тоже было невозможно – ни отгородиться, ни открыться. Отгороженность/открытость устанавливаются постфактум, они видны лишь с большого расстояния, или же они фантазируются с большого расстояния.
А про сегодня, когда бы это «сегодня» ни обратило на себя внимание, сказать очень сложно – отгорожено оно или открыто. И тем более сложно сделать что-то целенаправленное, чтобы изменить это положение. И кто это может сделать?
В любом случае, я не думаю, что принципы и стили начнут вырабатываться от одной лишь изолированности.
Как ты считаешь, культура национальна — или это не обязательно? Возможна ли вне-(интер-)национальная культура?
Можно ли от «национального» увернуться, или это на всю жизнь, «органика»? Может ли художник поменять национальность? Например?
Anselm Kiefer. Nigredo
Слово «национальный» имеет много разных смыслов; в разных странах это слово по разному окрашено, потому тут вообще не ясно, о чём идёт речь.
Мой любимый пример: во французском словаре Лярусс Деникин назван французским генералом русского происхождения. Точно не помню, но могу предположить, что Кандинский – немецкий художник русского происхождения. Тут национальность определяется по гражданству, по паспорту, по месту жительства.
Мне становится не по себе, когда я вижу выражение «национальная культура». Нет, я могу себе представить, что школьник написал бы на эту тему, но вот когда надо узреть её вокруг себя, показать на неё пальцем, становится сложно. Проблемы начинаются уже с определения того, что такое «культура». Я отказываюсь подразумевать под культурой «высокие» формы искусства. Но даже и высокие формы искусства уже давно принадлежат интернациональному рынку. Здание, построенное в Берлине, принадлежит немецкой национальной культуре или же куплено у американского архитектора — именно по причине его международной известности?
Так что проблема упрощается таким образом: художники, неважно откуда или куда они приехали, или же всё время тут и жили, чьи картинки-инсталляции стоят, скажем, меньше 200 тысяч евро (цифра взята с потолка), могут не беспокоиться: к корпоративной культуре национального государства они отношения не имеют. А те, чьи работы стоят дороже, – тоже не имеют, поскольку котируются на международном рынке. Ансельм Кифер – один из известнейших, серьёзнейших, образцово-показательных и высокооплачиваемых немецких художников – уже много лет живёт во Франции. Глупо спрашивать, какой национальной культуре он принадлежит. Он Ансельм Кифер! Глыба! Герхард Рихтер живёт в Кёльне, очень практично. Нео Раух — в Лейпциге, Йонатан Мезе — в Берлине, это сильно облегчает проблему их атрибуции. Но всё это художники высокооплачиваемые, пусть про них думают высокооплачиваемые искусствоведы и коллекционеры.
Anselm Kiefer. Twilight of the West
Человек не может стряхнуть с себя своей (ушедшей) молодости. То, каким он был до 30 лет (цифра взята с потолка), с чем боролся, о чём думал, что видел и хотел, – это во многом определяет его установки и в дальнейшем.
Когда я смотрю на себя, я русского художника не вижу, а вижу человека, сформированного эпохой позднего СССР, тогдашними запретами, страхами, отвращениями, соблазнами. Причём не в том смысле, что «нам запрещали ХХХ» и у меня этого ХХХ нет, как раз наоборот: «нам запрещали» абстракционизм — и я его хавнул из огромной бочки, московские пейзажисты смотрели на визуальный структурализм или на арабскую каллиграфию как бараны на новые ворота — и меня туда понесло с дикой силой. Так что я – художник Москвы 80-х, хотя то, что я рисую или люблю сегодня, не похоже на то, что я рисовал и любил тогда.
И в простоте душевной я считаю, что это (обусловленность юностью) у многих так. Скажем, в картинах многих русских художников, которые можно видеть в Москве в ЦДХ, очевидна близость к иллюстрации в детских советских книжках. Я не знаю, в чём причина – то ли в академиях художеств есть специальные курсы, то ли преподаватели живописи в прошлом зарабатывали иллюстрированием детских книг, но стилистическая близость очевидна. Очевиден исток. И он не какой-то романтический или патетический «русский», неопределённо аморфный «русский», нет, это ясно различимая нота.
И таких ясно различимых нот много. И не только в живописи, но и в так называемом «современном искусстве».
Это я всё к тому, что все эти ноты можно считать «русскими», очень может быть, что в такой густоте и в таком взаимоналожении их больше нигде в мире и нет, но для меня это следы процессов и обстоятельств, в которых ничего специфически русского нет. И следы крайне плохо рефлексируются, осознаются. Так что когда дело доходит до пафоса «Русский!» или «Контемпорари!», становятся заметными совсем иные мотивы.
Интересно, для русских художников, живущих за границей, является ли «национальное» мотором-стимулом для творчества, пружинкой-темой? В какой мере? Или же это спекуляция, легкий путь езды по готовым рельсам?
Сегодня происхождение художника, писателя, киношника, философа и т.п. особенного значения не имеет. Я никакую культуру не представляю, ни русскую, ни европейскую, ни международно-американскую. Русский авангард и русские иконы за мной не стоят, я на них не могу опереться, не могу их присвоить. Достоевский и Набоков за мной тоже не стоят, на меня как на русского никаких особенных надежд не возлагается. И сам я их не возлагаю.
Собственно, такое присвоение и возлагание – акция маркетингового порядка, натягивание на себя бренда. В начале 90-х русские художники в Европе пытались эксплуатировать свои якобы неразрывные связи с московским концептуализмом, русским авангардом и (иногда) с русской иконописью. Бренд выглядел как поп-арт эпохи Малевича. Мне сейчас уже трудно вспомнить, вёлся ли кто-то на эту клюкву, я по-немецки был ни бум-бум, художники несли пургу первым встречным, далеко не богемной публике, не высоколобому арт-истеблишменту. Арт-истеблищмент смотрел на нас как на провинциальных лохов. Ага, перестройка, Горбачёв, страдания настоящих художников при коммунистическом режиме, Малевич, пожалуйста, унесите.
Было очевидно, что историями о «русском» можно развлекать особую публику, интересующуюся искусством, образованную и благожелательную, но мещанскую, от искусства далёкую.
Это очень унизительная позиция – объяснять или хотя бы подразумевать, что я – русский, я современный, я право имею. У нас, у русских, принято… О-о, нет. Потому что говорить это приходится людям, с сочувствием относящимся к голодающим детям Африки, и ходящим на этнические концерты с барабанной музыкой. Подразумевать свою русскость (или французскость, испанскость или бразильскость) – это просить о скидке.
ВСЕВОЛОД ЕМЕЛИН, поэт (Москва)
Михаил Рогинский. Говорят, в этом году должны прибавить. 1997
Существует мнение, что закрытость нации (железный-финансовый-географический занавес), ее отгороженность от остального мира предпочтительна с точки зрения культуры, т.к. позволяет выработать собственные принципы, стиль и т.п., развиваться по оригинальному сценарию. И в этом смысле хорошо бы нам снова отгородиться от остального мира (к чему сегодня все предпосылки). Согласны Вы с этим или нет?
Я считаю, что нам, таким как мы есть, не надо делать резких движений. Не надо ни отгораживаться от мира, ни рубить топором окно в этот мир. В русской истории были многочисленные примеры и того, и другого. Ни к чему хорошему это, на мой взгляд, не приводило. Русская культура (как например китайская, индийская, арабская) обладает достаточным запасом прочности, чтобы не раствориться в безличном глобальном столпотворении. Она не нуждается в искусственной изоляции, которая действительно обычно ведет к деградации.
Как Вы считаете, культура национальна или это не обязательно? Возможна ли вне-(интер-)национальная культура? Или же отказ от одного национального контекста автоматически переключает художника в другую национальную культуру?
Можно ли от «национального» увернуться, или это на всю жизнь, «органика»? Может ли художник поменять национальность?
Я считаю, что национальность не лечится. Волевой отказ от национального контекста обрекает на пожизненную борьбу с этим контекстом. Эта борьба вполне может стать мощным источником оригинального творчества, но в основе ее все равно будет лежать национальное, ощущаемое как проклятие, которое необходимо преодолеть.
Вообще, национальность (русский, немец, украинец, еврей) — это что-то неизменное-вечное, или это подвижное качество, изменяющееся во времени и пространстве?
Вопрос риторический. Русский 19-го века, советский русский 70-х годов, нынешний молодой человек очень сильно отличаются друг от друга.
Отличаются от нас и потомки эмигрантов первой волны, которых показывают по телевизору. А они ведь тоже ощущают себя русскими.
Является ли для Вас «национальное» мотором-стимулом для творчества, пружинкой-темой? В какой мере? Или же это спекуляция, легкий путь езды по готовым рельсам? Поэтически выражаясь, крылья это за спиной или удобное кресло под задницей?
«Национальное» является для меня основным мотором-стимулом для творчества. И одновременно оно является для меня легким путем езды по накатанным рельсам.
«Ты и радость моя, и моя беда»(с).
Михаил Рогинский. Поселок городского типа. 1999
Как Вам приятней, когда про Вас говорят «русский писатель» или «российский»?
Со словом «россиянин» давно необходимо что-то делать.
По-русски так не говорят.
Да и вообще, называя себя русским, я обозначаю свою принадлежность к определенной культурной и цивилизационной матрице.
А слова «россиянин» и «российский» указывают на некоторую связь с крайне вымороченным государством, каковым является нынешняя РФ.
К. С.: Как я понял, многие понимают под словом «россиянин» всего лишь гражданство РФ. Все просто. Вопрос только – достаточно ли одного понятия «гражданство» для обретения идентичности? Идентичность, она же не только вовнутрь направлена, дескать, интересно: кто я такой? На мой взгляд, она не меньше должна работать наружу, отвечать на вопрос: «кто ты такой»? Хватает ли для этого гражданства? Особенно в такой нелепой ситуации, когда у человека этих гражданств два? Например, гражданство России и Грузии? Наверняка же таких немало. Так ли уж годится для идентификации слово «гражданство», особенно на момент военных действий между этими странами?
А если не подходит, то что такое «свой-чужой»? Или – есть такое мнение – в глобальном мире таких слов больше не употребляют, эти понятия устарели?
В. Е.: Мне кажется (хотя я мало знаю заграничную жизнь), идентичность, которая работает наружу, не знает понятия «россиянин».
Для Запада все русские. Для России русский — это русский, еврей — еврей, чеченец — чеченец, грузин — грузин.
Я считаю, что в случае с Россией гражданство не тождественно идентификации. В США, возможно, иначе.
Нет какой-то общей российской культуры и цивилизации.
На мой взгляд, в советское время гражданство СССР гораздо больше подходило для самоидентификации человека.
Хотя, боюсь, тоже в разных регионах по-разному.
К. С.: В СССР была очень удобная ситуация. Там мы все как бы служили в одной армии, двойные гражданства были только у «изменников родины» — мы были совершенно внятно выделены из остального мира. (См. картины Михаила Рогинского). Сейчас этого больше нет.
В. Е.: Когда вымрут последние совки (вроде меня), людей разных национальностей в РФ будет связывать только призрачное понятие гражданства.
Есть впечатление, что «глобальный мир» — достаточно призрачное понятие. Экономика глобальна, а «свой-чужой»…
Есть интернациональная прослойка лево-либеральной интеллигенции, американизированных предпринимателей и т. д.
Но я уверен, что большинство в европейской и американской провинции прекрасно отличает «своих» от «пришлых».
А про Азию-Африку и говорить нечего.
И (мне кажется) время сейчас работает на национально-культурное размежевание (от Югославии до Канады и от Грузии до Бельгии).
ЛЕВ ПИРОГОВ, литературный критик (Москва)
Михаил Рогинский. Городской пейзаж. 1996
Существует мнение, что закрытость нации (железный-финансовый-географический занавес), ее отгороженность от остального мира предпочтительна с точки зрения культуры, т.к. позволяет выработать собственные принципы, стиль и т.п., развиваться по оригинальному сценарию. И в этом смысле хорошо бы нам снова отгородиться от остального мира (к чему сегодня все предпосылки). Согласны Вы с этим или нет?
Когда в тридцатые годы на Западе была великая депрессия, в СССР был взлёт. Именно благодаря закрытости и ориентированности на внутренний рынок. Говорят, сегодня в такой ситуации может оказаться Китай. Россия тоже может: у её внутреннего рынка опять огромные перспективы развития — промышленности нет, сельского хозяйства нет, работы непочатый край.
Может, но не окажется.
То же самое и с культурным рынком: он развален, его попросту нет. Изоляция от остального мира тоже пошла бы ему на пользу. Известно же, что, в частности, все развлекательные телепередачи и сериалы, которыми сегодня заполняется пустота на месте российской государственной национальной культуры, это кальки с зарубежных. Они производятся по лицензиям. Это если угодно, импорт. То есть как нет у нас сегодня своих продуктов питания, произведённых в России, так нет и своего, в России произведённого, нами придуманного культурного продукта. А есть только навязанные. И вот, предположим, что опустился занавес. Телевизионная сетка сразу опустела. Надо всё придумывать заново. Вот вам и рабочие места для мозгов и задниц. Вот вам и экономическое чудо вкупе с культурным.
С другой стороны, есть и такая точка зрения, что изоляция обескровливает собственную культуру, превращая ее в провинциальный аппендикс. Согласны Вы с этим или нет?
Я не то чтобы не согласен, я просто этого не вижу. Ведь сейчас мы как раз и являемся провинциальным аппендиксом западной масскультуры. Так что, видимо, не в изоляции тут дело.
Как Вам приятней, когда про Вас говорят «русский» или «россиянин»?
«Российская культура» или «русская культура»? Почему? В общем, как Вы оцениваете проект «россиянин»?
«Россиянин» — это аналог «афроамериканца». Просто слово «нерусский» содержит негативный смысловой оттенок, вот и придумали ему такую нейтральную замену. Ретивые дураки, правда, пытаются заменить словом «россиянин» слово «русский» (однажды слышал, как по радио Белинскому приписали выражение «энциклопедия российской жизни»), так они понимают политическую конъюнктуру, но это вряд ли приживётся. Именно потому что неправильно. Коллективное бессознательное носителей языка чувствует такие нюансы не хуже дипломированного лингвиста.
Михаил Рогинский. Несмотря на обильнй снег, движение не прерывается. 1996
К. С.: Есть такая беспечная поговорка: «Хоть горшком назови, только в печь не суй».
Сначала назовут горшком, а потом будут пытаться засунуть в печь.
У меня главным образом беспокойство о сути, мне кажется, что в настоящее время подрастерялся смысл слова «русский». Сначала вместо него было слово «советский» — действительно, нужно же людям как-то называться,»не названное — не существует». Вполне серьезный проект, тянуло на национальность: «советский» = «русский» — «православие» + «атеизм». (См. картины Михаила Рогинского с чисто русским эпосом простоты, силы, терпения… Плоховато выражена «вертикаль» — но ее особенно и не было в СССР.) И «русский» в тень ушло. Потом вытащили его из прабабушкиного сундука, из фильмов про Суворова, пыль сдули, на зуб попробовали, а к чему приложить — уже и не все понимают. Но без имени-то жить нельзя, вот и все равно, хоть бы за что-нибудь уцепиться, хоть за афроамериканца — рожа черная, значит, все сходится. Паспорт российский — значит, «россиянин».
Вопрос: можно ли как-то попытаться определить, что такое «русский», хотя бы как художественный проект? Вы для себя что-то вкладываете в это слово? Как-то пытались отделить русских от всех остальных?
Л. П.: Ой, ну это долгая и до зубной боли банальная история. Было детство на Кавказе, где «горы, горы», был в юности киевский Софийский собор (первая в жизни древность, дающая ощущение космогонии, ведь на Кавказе русской цивилизации всего двести лет, там только у природы история есть), было потом небо над Серпуховым — вы когда-нибудь видели небо над Серпуховым?.. В общем, состоялось переселение на историческоую родину в прямом, незакавыченном смысле, и всё это, повторяю, неинтересно, скучно (то есть «не-трожь-моё»). Перейдём сразу к выводам. Русские для меня — это «наши». Абстрактные, а точнее априорные «наши». Ну, то есть, знаете, когда кричат «наших бьют», нормальный человек сразу подрывается бежать к пожарному щиту за топором, багром и лопатой: думать будем, когда спасём наших. И только подлец спросит «а каких-таких наших», или «а за что бьют». Только окончательное распоследнее чмо и подлец.
Если бы я был не обывателем, а философом, или молельщиком, или учёным, или хотя бы политиком, я бы понимал, что те, кто спрашивает, «за что бьют», это тоже русские, и за них тоже нужны молитвы (и даже в первую очередь, им нужнее), но я всего лишь нравственно и интеллектуально ограниченный обыватель, пушечное мясо и соль земли. Наверное, не будь я так толст, ленив и начитан детскими книжками, из меня бы вышел неплохой такой муравей-солдат.
К. С.: Если начать рассуждать (пытаясь сформулировать идею «русский») — сколько тут всяких народов намешано… К. Леонтьев где-то с восторгом писал про настоящего русского крестьянина, такого самобытного-яркого, патриархального, что ему хотелось его расцеловать — фамилия его была то ли Наумов, то ли Науменко. Я к чему: как Вы считаете, одна национальность может поглощать другую?
Л. П.: Ох, может. Ох, может. Как и одна личность — другую, стоит только ею, другой, увлечься. У русских есть такие национальности-любимчики, не секрет.
Михаил Рогинский. Главное, что трамваи редко ходят… 1996
К. С.: Ага, личность, точно! Один народ вряд ли сможет раствориться в другом народе (увлечься им) – это только насильственным образом происходит. А вот отдельные личности поглощаются другим народом совершенно безболезненно, когда сильно влюбляются в него. И что-то такое новое приносят с собой, хорошее, а не фигу в кармане. И народ живет-развивается…
Но если мы еще чуть шире посмотрим на этот процесс развития-движения, то возникает еще одна сторона вопроса: к сожалению, в истории человечества было когда-то такое время, когда русских, увы, просто не существовало в природе. Из чего следующий логический вывод: значит, однажды наступит такое время, когда их снова не будет на земле (все, что имеет начало – имеет и конец). И тут П. Я. Чаадаев задает конечный вопрос: «…следует ли стремиться к общему слиянию всех народов, или же надлежит монголу навсегда оставаться монголом, малайцу — малайцем, негру — негром, славянину — славянином? Словом, следует ли идти вперед по пути, начертанному Евангелием, которое не знает рас помимо одной человеческой, или же следует обратить человечество вспять, вернуть его к исходной точке, на которой оно стояло в то время, когда слово человечность еще не было изобретено, т.е., следует ли вернуться к язычеству? Дело, по существу, в том, что вся эта философия своей колокольни, которая занята разбивкой народов по загородкам на основании френологических и филологических признаков (это, кстати, писалось Чаадаевым по-французски — К. С.), только питает национальную вражду, создает новые рогатки между странами, она стремится совсем к другим целям, а не к тому, чтобы создать из человеческого рода один народ братьев». Вот так, по-русски и до конца (до полного слияния всех народов) в Европе пока что не договаривают. Нет желания оспорить классика?
Л. П.: Идея Чаадаева была в наше время неслабо поддержана идеологом глобализма-мондиализма Жаком Аттали. Но нас всех спасёт Кризис. Нас всех спасёт то, что мы все умрём. Я серьёзно. Русская цивилизация — она в не меньшей степени цивилизация смерти, чем, например, древнеегипетская. Даже в большей. Мы же «эсхатологические эвдемонисты». Смысл Руси как «исторического проекта» в следующем: Ковчег Спасения. Это что значит? Что схватка со смертью всегда бывает проиграна заранее (что, впрочем,
никогда не мешает ей состояться). Поэтому всё то, чем так гордятся наши западники в нерусской цивилизации, — ровные дороги, сто сортов колбасы и прочие «права человека», это всё бессмысленное говно. Отказаться от него трудно, как трудно бросить курить, но возводить курение в культ и доблесть, согласитесь, смешно и глупо.
Говорят, если бросить курить, жить становится приятней и легче (а вовсе не наоборот, как кажется страшащемуся этого кошмара курильщику). Вот точно так же, если бы человек был способен ПОНИМАТЬ, что он умрёт, ДУМАТЬ о том, что он умрёт, и, может быть, даже ЗНАТЬ, когда это случится, жить бы ему было приятней и легче. Дышалось бы чище, глубже, острее. Зрение бы сохранялось такое, как в детстве, когда на всё смотришь, как в первый раз. А тут — как в последний. Помните, у Достоевского: приговорённый к казни думает: ах, если б жить… как бы смаковал это небо, эти облака… Ни одной бы, в общем, секунды зря не потратил.
Или вот ещё пример полезности смерти: как часто мы бываем ожесточены к миру и друг другу? Да всё время, за редкими исключениями. А теперь представим себе, что точно знаем: человек, который вызвал наше жгучее раздражение, смертельно болен, через три месяца, нет, через две недели умрёт. (Совсем для тупых: умрёт через четыре секунды, внезапно остановится сердце.) А также возьмите все «политические проблемы»: всего Кудрина, весь Стабилизационный фонд, и представьте себе, что в следующую среду взорвётся Солнце. Ну и как — мучит вас Кудрин? Или полегчало?
Смерть — это кульминация и смысл жизни. Из европиоиднообразных только русские (то есть православные, включая татар, немцев и негров) это интуитивно чувствуют (а многие даже исповедуют и понимают). Потому мы и «ортодоксы», то есть последние христиане. Ах, какое слово — «последние». За нами, понимаете, уже ничего нет. Нам о жизни думать не надо — о жёнах, о детях, о стадах тучных. О ста сортах колбасы. Можно тут без лишних нервов рубиться, всё равно никто живым не уйдёт. Русские — самая героическая нация из всех, что бывают, а все, кто навязывает нам всякие витальные стратегии, типа завести огородик, хозяйствице, национализмик свой, они просто… Ну, просто другие они, скажем так. Кажется, я увлёкся.
Михаил Рогинский. Шоссе Энтузиастов. 1996
К. С.: Не удержусь, и еще жестче сформулирую. Почему, когда говорят «русская свинья», то русскому бывает это обидно слушать? А, например, грузину это слушать — ничуть не обидно. Ну и наоборот. В чем тут дело? Что такое национальность, на Ваш взгляд? Почему именно Вы возбуждаетесь, когда слышите, что русские — хамы некультурные (а, соответственно, когда при Вас говорят, что французы — жмоты, или что грузины — дураки, а евреи — хитрые, Вы так не возбуждаетесь, а лишь брезгливо поморщитесь, типа, не надо обобщать). Не задавали себе вопроса, откуда в Вас (ну и вообще, в людях) такая «необъективность»? От неразвитости-инстинктов? Так, может, бороться с ними надо?
Л. П.: Да, можно бороться с инстинктами: самосохранения, размножения и проч. В цивилизованных странах это с успехом делают: надо же бороться с перенаселением Земли. Национальные дискурсы, восходящие к родо-племенным, к дискурсу семьи, находятся в трагическом противоречии с необходимостью решать эту проблему (перенаселения). Но, повторяю, Кризис нас всех спасёт. Возвращаясь к началу, это даже хорошо, что Кудрин и Швыдкой не допустят у нас железного занавеса. Вымрем, как все
цивилизованные европейцы (может быть даже, учитывая русское предназначение быть «десятым штурмовым батальоном», за них и вместо них вымрем). И проблема перенаселения, глядишь, кое-как решится. На какое-то время.
К. С.: Честно сказать, я не очень готов умирать за европейцев. Чего ради? Чтоб «Порш» смог купить «Фольксваген»? Чтоб болгарский художник Христо упаковал в полиэтилен Рейхстаг и Пон-Нёф? Чтоб О. Кулику было кому показывать свои фотографии? Или просто так? «Чтоб они поняли, какие мы на самом деле хорошие и прослезились»? На мой вкус, это слишком интеллигентно.
Вообще, боюсь, в нашем стремлении к смерти больше расслабленности, чем героизма.
Н. С. Борисов в книжке «Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца Света» приводит интересное свидетельство, как в бою умирают разные народы. Примерно так это выглядит: татары, когда их догоняют враги, и они чувствуют, что все, конец, — бросаются на врагов, хоть с ножом, хоть с кулаками, пытаются хотя бы укусить кого-нибудь, прежде, чем их убьют. Турки бросают оружие, протягивают вперед руки, падают на колени и начинают молить о пощаде. Русские спасаются только бегством, а когда видят, что убежать нельзя, опускают руки. Они не пытаются защищаться и не просят о пощаде. Их просто молча убивают, и все. (И тут же – думаю – забывают об их существовании). Исторический факт, записанный, кажется, Сигизмундом Герберштейном. Очень показательно.
(Хотя — сейчас подумал — может, русские просто молились в это время, когда их убивали? Пытались успеть подготовиться к смерти, не тратя время на кусание врага?)
Но я, собственно, не о том. Хочется Вас спросить именно как литературного критика: а есть ли сегодня такое понятие «национальная литература», или все это ушло, и литература стала в лучшем случае «интернациональной»?
Л. П.: Понятие национальной литературы со времён немецких романтиков (впервые
вроде бы о нём задумавшихся) безнадёжно закультурено, как и понятие «народ». Это интеллигентское понятие, которое пытается опереться не на ту среду, из которой вышло, и поэтому раз за разом повисает в воздухе, становится темой для спекуляций. По крайней мере, чтобы рассуждать о русской национальной литературе, нужно самому не быть русским. Равно как и для того, чтобы рассуждать об английской литературе, желательно не быть англичанином. Но это будет занимательно-этнографическое рассуждение,
вроде того, кто как погибает в бою. Напоминает анекдот: «Встретились татарин, турок и русский»…
Когда общество опирается на традицию (пусть хотя бы и выдуманную, назначенную), говорить о содержании национальной культуры чуточку легче. У нас был такой период после войны (когда Сталин переориентировался с коммунизма на «братья и сёстры»), он и породил «деревенщицкое» направление в литературе. С тех пор ничего актуализирующего тему «национального» в литературе не было. То есть оно пишется, то, что могло бы составить содержание подобной литературы, но не определяется, не детектируется. Не отливается в понятные формы. Сейчас в общественном сознании традициям места нет, сплошные «инновации». Поэтому вообще непонятно, как и где искать признаки национальной литературы. И какими они должны быть, и кому нужны. Подождём очередной войны, когда маятник качнётся обратно.
ДМИТРИЙ СМОЛЕВ, арт-обозреватель газеты «Известия»
Михаил Рогинский. Зимой. 1998
Вообще-то к национальному вопросу, если иметь в виду обычные человеческие контакты, у меня отношение предельно простое. Любого индивидуума буду считать представителем той национальности, к которой он сам себя причисляет. С одной лишь оговоркой: причисляет не на словах, а на практике. Если, допустим, некто живет в России, свободно владеет языком, ориентируется в здешней культуре и при этом сам желает называться русским, то по мне — на здоровье. Собственно, и при любом другом раскладе спорить с ним не стану, пусть думает о себе что угодно. Но грубое непопадание в национальный культурный базис отметить не премину — мысленно, разумеется. Не то чтобы я уж очень кичился самим наличием этого базиса или своим глубоким его знанием, однако необоснованные притязания раздражают. Впрочем, вдвойне досадно, когда в базис не попадают натуральные соотечественники. А это сплошь и рядом.
Отнюдь не хочу сказать, что родную культуру надо обязательно любить во всех ее проявлениях. И уж тем более не намекаю на то, что ей всегда необходимо отдавать предпочтение перед иностранной. На мой взгляд, подобная постановка вопроса ведет в интеллектуальный тупик, а то и куда похуже. Вообще-то всевозможной околокультурной дряни у нас в отечестве создано ничуть не меньше, чем в любом другом регионе планеты. И создано не только за последние лет двадцать, как утверждают ревнители благословенного прошлого, а на протяжении всей истории. Никогда и нигде так не бывает, чтобы с конвейера выходили сплошные шедевры, да еще и международного значения. Так что неплохо бы свою родную культуру не только почитать, но и критически осмысливать. А для этого ее следует знать — желательно наряду с зарубежной, чтобы щелкало в голове, когда один автор передирает у другого или когда качество падает ниже интернационального плинтуса.
Михаил Рогинский. Развеска белья. 1998
К. С.: Это точно! Если со своей национальной культурой мы еще пока более или менее разбираемся (смогли, например, поймать Зураба Церетели, который содрал у Бакста рисунок для плафона в новом здании Большого театра, заставили мэтра замазать свою фамилию на потолке), то со знанием современных иностранных авторов гораздо хуже. Если бы Церетели содрал что-нибудь у Сая Твомбли, или у Пижуана — так, думаю, мало бы кто всполошился. У нас европейское современное искусство плоховато знают, поэтому очень забавно бывает отметить какого-нибудь художника — а потом, например, узнать, что, оказывается, уже лет двадцать Ансельм Кифер делает примерно то же самое.
Или целующиеся милиционеры «Синих носов» — тоже, по-моему, нигде не прозвучало (осталось незамеченным?), что уже задолго до них были целующиеся английские полисмены довольно известного художника Banksy. Уж лучше бы у своих крали, так хоть на «постмодернизм» можно было б свалить.
Д. С.: По-моему, не стоит преувеличивать роль аборигенского контекста в произведениях искусства: дескать, хоть и убогонько, зато на родном материале и согласно местным обычаям. Ключевым здесь останется слово «убогонько». Хуже этого бывает только в тех случаях, когда не менее убогонько — да к тому же и на материале абсолютно чужом. Хотя нет, бывает и еще хуже: когда посконный материал кроится по импортным лекалам — и опять же убогонько. А вот если сделано с умом и талантом, то эти комбинации могут оказаться не так уж плохи. Глупо подражать иностранцам во всем, вплоть до мелочей, и столь же глупо отвергать любое «не наше». В культуре всегда существует пространство, где подобные крайности перестают существовать. Проблема лишь в том, как до этого пространства добраться — и авторам, и аудитории.
В последнее время многие зациклились на оппозиции «глобализм — антиглобализм», почему-то забывая, что культура не фастфуд (вернее, быть им вроде бы не должна). С фастфудом ведь как: победили будто бы глобалисты — и вся страна покрылась сетью «макдональдсов» и «ростиксов», взяли верх якобы антиглобалисты — и на месте заокеанских закусочных выросли милые русскому сердцу блинные и пирожковые. Словно это что-нибудь меняет по существу. Ну да ладно, лишь бы посетители не травились. В принципе, та же история и с масскультом. Куда ветер дунул, туда и эти ребята — надо будет, споют по-английски, а в случае чего и камаринского спляшут. Главное, ни того, ни другого близко к сердцу не принимать.
А вот с нормальной культурой все менее понятно. Должна ли она учитывать лишь особенности национального менталитета или адресоваться всему человечеству? Оба варианта имеют свои плюсы и минусы. Единого ответа быть не может. И, по большому счету, искать его незачем. Вот представьте: просыпается утром некий художник Пупкин и говорит себе, что с этого дня он перестает работать для национального менталитета и начинает апеллировать к планетарной аудитории. Он будет использовать прогрессивные формы, употреблять общепонятные метафоры и подписывать свои произведения не иначе как Poupkine. Собственно, некоторые так и делают. Человечеству от этого ни жарко, ни холодно. Или наоборот: кто-то решает, что нет для него ничего дороже родной земли и что работать он будет исключительно для соплеменников. Но если его проект вдруг удался, нельзя исключить заинтересованности иностранной аудитории, пусть даже узкой… Короче, нет общего рецепта, не было никогда и, надеюсь, не будет.
Михаил Рогинский. Волейбол. 2001
К. С.: Меня, знаешь, что раздражает в искусстве на экспорт — то, что оно как раз и претендует на национальное звучание – именно это на Западе и воспринимается как «русское искусство». При том, что перед местными, например, такие вещи не проходят. Свои-то требовательней спрашивают, острее видят — а для иностранного контекста такая упрощенность-попсовость вполне нормальна, глубже они и не поймут.
Например, художник Оскар Рабин — сейчас в Третьяковке идет его персональная выставка. Автор уже лет тридцать живет в Париже, на Пляс Бобур, в самом центре, где народ веселится — а рисует у себя в мастерской колючую проволоку, бутылку водки, газету «Правда» и советский паспорт. Как на Арбате для иностранцев — шапки-ушанки, балалайки и бюсты Ленина. Очень глубоко.
При том, что другой художник, его современник, который тоже жил в Париже — прекрасный Михаил Рогинский, — совершенно оказался не нужен европейской публике. Потому что слишком сложный. Какие-то хрущевки, люди в меховых шапках, остановки, очереди… Ну, ладно бы еще это было осуждением тоталитаризма, юмором по поводу социализма — так ведь нет, не смешно… Такое впечатление, что эти пятиэтажные хрущевки нарисованы даже с любовью и нежностью… Как будто он даже с симпатией относится к людям, идущим на завод?!! И не очень-то считает их несчастными неудачниками??!! Разве такое может быть?! Что он хотел этим сказать?!!
И мощный глубокий художник оказался совершенно не востребован «утонченными европейскими интеллектуалами». Зато уже давно его картины стали появляться в России, причем без особенного проталкивания, без арт-технологий — потому что он очень уж нам понятен, понятна его любовь вот к этому нашему уродству-совку и к людям, которые прожили вот такую жизнь и не просят за это никаких особенных льгот и статуса. Оказалось, что Рогинский своими картинами первый умудрился создать не критику, а Эпос. Но понятен он только своим. На экспорт не работает.
Д.С.: По-моему, дело в том, что упомянутый «утонченный европейский интеллектуализм» (да и не только европейский) слишком уж откровенно поставлен на службу интересам бизнеса – в данном случае, арт-бизнеса. Вопрос уже не в том, кто из искусствоведов что именно способен понимать, а в том, годятся ли их концепции в качестве трендовых. Если впадаешь в излишнюю глубину, начинаешь воспринимать какие-то феномены искусства во всей их сложности, – то быстро вываливаешься из формата. Собственно, по этой причине вообще непозволительно иметь устойчивую систему взглядов, так не будешь поспевать за поворотами конъюнктуры.
Подлинные проявления национального менталитета относятся к категории «негибких» художественных качеств, которые трудно адаптировать к запросам среднего потребителя. По-моему, приведенный пример с Рабиным и Рогинским говорит как раз об этом: первого легко вмонтировать в существующие международные клише, со вторым надо возиться, объясняя публике то, что она слышать не очень-то готова. Но все-таки власть интеллектуального лобби не бесконечна, не стоит ее преувеличивать. Работы Рогинского могут сами за себя постоять, контакт с ними у некоторых зрителей происходит напрямую – и не только у российских. Достаточно будет нескольких прецедентов, нескольких громких покупок, и конъюнктура по отношению к наследию Рогинского может измениться в лучшую сторону. Тогда и интеллектуальное обслуживание сюжета приобретет лавинообразный характер.
По счастью, кое-какие внутренние ресурсы художественных произведений еще способны преодолевать границы предписанных трендов. Опасение имеется лишь насчет того, что сами авторы потеряют мотивацию делать нечто помимо «рецептов». Надеюсь, этого не случится со всеми до одного.
Источник:
