Издательство «Пятый Рим» представляет книгу Арона Шнеера «Плен. Солдаты и офицеры Красной армии в немецком плену».
Эта книга рассказывает о воинах Красной Армии, попавших в годы Великой Отечественной войны в немецкий плен. К 40 годам ХХ века человечество, казалось, сделало всё, чтобы исключить страдания солдат, попавших в руки врага. Но, несмотря на это, пленные красноармейцы были обречены на то, чтобы пройти все круги ада.
Труд Арона Шнеера стал своего рода энциклопедией существования человека в плену. Автор использовал малоизвестные или неизвестные архивные документы различных стран, десятки интервью, взятых им у бывших военнопленных. В книге есть всё: реальные ужасы лагерей военнопленных, межнациональные отношения. Автор анализирует особые условия жизни советских военнопленных в немецких, финских, румынских лагерях для военнопленных. Отдельные главы рассказывают о положении в лагерях красноармейцев, офицеров, о женщинах-военнопленных, лагерной полиции, об организации медицинской службы в лагерях для советских военнопленных. Также отдельно автор рассматривает проблемы отношения Советского руководства к Женевской конвенции.
Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.
Дороги смерти
…Кто обречен на смерть,
иди на смерть,
и кто под меч, — под меч;
и кто на голод, — на голод;
и кто в плен, — в плен.
Иеремия (15:2)
Судьба советских военнопленных была предопределена нацистским руководством Германии еще до начала войны. И Женевская конвенция тут ни при чем. Как свидетельствуют документы, еще в ходе подготовки к плану Барбаросса 26 марта 1941 г. командующим резервными силами был издан секретный приказ о создании фронтовых лагерей. Этот приказ был направлен во все военные округа на территории Рейха. Администрациям действующих Шталагов предписывалось отобрать и представить руководителей для вновь создающихся лагерей, которые должны быть готовы к приему пленных до конца апреля[1]. 10 апреля 1941 г. командующие военными округами получили распоряжение организовать лагеря для ожидаемых военнопленных, национальность которых содержалась в строгом секрете. Для этой цели округам выделялась только колючая проволока для ограждения лагерей[2], никакие строительные материалы для оборудования лагерей не предусматривались.
Таким образом, руководство новых лагерей могло сделать вывод, что речь идет о пленных, с которыми будут обращаться иначе, чем с военнопленными западных стран.
В июне 1941 г. в документах ОКВ появилось предполагаемое число советских военнопленных — 790 тыс., и план их размещения в 19 Шталагах на территории Германии и генерал-губернаторства[3].
В приложении № 3 к приказу начальника полиции безопасности и СД за № 8 от 17 июня 1941 г. дан перечень лагерей военнопленных, созданных на территории первого военного округа: в Прокулсе, Хайдекруге, Ширвинде, Эбенроде, Просткене, Сувалках, Фишборн-Турань, Остроленке. В генерал-губернаторстве созданы лагеря в Остров-Мазовецком, Седлице, Бяла-Подляске, Холме, Ярославе. Приводятся списки лагерей на территории еще 7 военных округов[4].
Однако, несмотря на заранее разработанные планы по приему советских военнопленных, имея более чем полуторагодовой (с осени 1939 г.) опыт работы с военнопленными, немецкие власти оказались неподготовленными к их размещению. Когда в июле 1941 г. первые эшелоны с советскими военнопленными прибыли в Берген-Бельзен, Витнцедорф, Эрбке, эти лагеря представляли собой лишь огороженную территорию под открытым небом[5]. По свидетельству одного из охранников Берген-Бельзена, «в августе 1941 г. русские сами построили себе навесы и вырыли ямы»[6].
В Остров-Мазовецком до декабря 1941 г. большинство военнопленных содержались под открытым небом и лишь немногие — в палатках. Только после смерти тысяч узников оставшихся в живых перевели в бывшие конюшни[7].
Можно было бы предположить, что немецкая сторона просто не была готова к такому количеству военнопленных, невиданному в мировой истории, если бы не показания, данные на Нюрнбергском процессе Куртом фон Эстеррейхом, начальником отдела по делам военнопленных Данцигского военного округа. По его словам, в марте 1941 г. в ставке верховного главнокомандования состоялось секретное совещание начальников отделов по делам военнопленных из военных округов. Совещанием руководил начальник управления по делам военнопленных генерал-лейтенант Рейнеке. Все присутствовавшие начальники указанных отделов получили задания о подготовке лагерей для приема и размещения в них русских военнопленных. Рейнеке потребовал быстро подготовить лагеря и «указал, что если не удастся в срок создать лагеря с крытыми бараками, то устраивать лагеря для русских военнопленных под открытым небом, огороженные только колючей проволокой»[8]. Этот «совет» — «благословление» на создание невыносимых условий содержания советских военнопленных. И ответственные за создание лагерей поняли намек и не торопились с их организацией, ограничившись лишь подбором лагерной администрации. Когда в конце июля 1941 г. военнопленные были размещены в 12 из 19 предполагаемых лагерей, оказалось, что ни один из них не был готов к приему пленных[9].
Вершителем судеб десятков тысяч пленных, попавших под его контроль, был комендант лагеря. От его личных моральных и деловых качеств зависели их жизнь и смерть. Осенью 1941 г. в Ярославе (Польша) находилось два лагеря военнопленных. В одном содержалось около 50 тыс. человек, в другом — около 10 тыс. Комендант первого лагеря приказал собрать и сложить на площади доски, на которых должны были спать пленные в землянках, тем самым заставляя людей спать на голой земле в грязи. Комендант второго лагеря, напротив, пытался облегчить жизнь пленных, мотивируя это тем, что два его сына на Восточном фронте, и они могут тоже оказаться в плену. Однако в разговоре с русским эмигрантом он отметил, что «мои возможности ограничены, чтобы помочь этим несчастным людям и сохранить им жизнь. Я состою комендантом всего два месяца, и за это короткое время мои волосы успели поседеть»[10].
Так было в Германии и Польше. На оккупированной территории Советского Союза дело обстояло гораздо хуже. Взятые в плен при различных обстоятельствах небольшие группы и одиночки, к которым все время присоединяли новых пленных, конвоировались в сборные пункты, которые размещались в сельских и школьных дворах, подвалах, сараях, амбарах, коровниках, свинофермах, конюшнях и других подобных местах.
Это были полковые (редко) и дивизионные сборные пункты. Обычно в них размещали от десятков и сотен до нескольких тысяч человек.
Охрана этих пунктов состояла всего из 2–10 солдат. Малочисленность охраны объяснялась тем, что, по сообщениям разведчиков НКВД, «среди военнопленных имеются упаднические настроения и военнопленные, имея полную возможность бежать, не уходят из лагерей… в селе Кривополье их охраняют всего 6 охранников. В Умани большое количество военнопленных. Они охраняются так, что спокойно могли бы уйти»[11].
Из сравнительно небольших групп комплектовались колонны военнопленных, которые направлялись на корпусные, а затем на армейские сборные пункты, где собиралось от нескольких тысяч до десятков тысяч пленных. На одном из таких сборных пунктов, по словам И. М. Шапарова, примерно 6–7 тыс. военнопленных загнали на колхозное гумно вместимостью около 2,5 тыс., заперли двери и держали пять суток, не давая ни пить, ни есть[12].
Сборные пункты передвигались за Группами армий. Количество их в каждой армии было нестабильным: зависело от числа взятых военнопленных. Так, «к середине июля 1941 г. на территории Западной Белоруссии существовало 2 армейских сборных пункта (в Березе Картузской и Бобровниках) и 6 Дулагов — в Волковыске, Молодечно, Лиде, Слониме, Липово, Гродно. На 9 августа 1941 г. было уже 4 армейских сборных пункта (в Борисове, Дисне, Слуцке и Березине) и 10 Дулагов (в Молодечно, Гродно, Лиде, Слониме, Столбцах, Докшицах, Орше, Кохонове и два в Минске)»[13].
В группе армий «Юг» к ноябрю 1941 г. было минимум 12 сборных пунктов. Один из них, 12-й армейский пункт сбора военнопленных 11-й армии, находился 16.11.1941 г. в Феодосии[14].
Количество пленных нередко было столь велико, что немецкие полевые части не успевали создавать даже подобие лагеря.
Так, около 50 тыс. советских военнопленных, взятых в районе Могилева в июле 1941 г., были согнаны на берег Днепра неподалеку от города, и территория, на которой они размещались, даже не была обнесена колючей проволокой. Пленные охранялись усиленными патрулями и стоявшими через каждые 15–20 м пулеметами. Пленные были предоставлены сами себе, никакой медицинской помощи не оказывалось, национальной селекции не проводилось, командиры и политработники не были отделены. Не получая никакого питания в течение недели (съели всю траву, жарили лягушек), люди теряли от голода сознание, зрение. Только на восьмой день началось формирование этапов в лагеря военнопленных[15].
Из армейских сборных пунктов военнопленных отправляли во фронтовые Дулаги, а затем в Шталаги на оккупированной территории СССР или в лагеря на территории Польши и Германии.
К 20 сентября 1941 г. в Белоруссии действовали Шталаги: № 337 (Барановичи), № 341 (Слуцк), № 342 (Молодечно), № 351 (Докшицы), № 352 (Минск), № 353 (Гродно). Все они находились в подчинении окружного коменданта лагерей военнопленных подполковника Вольтке[16].
Дорогу в лагерь или пересылку из одного лагеря в другой называли «дорогой смерти». Колонны военнопленных преодолевали этапы протяженностью от 200 до 500 км, проходя по 25–40 км в день[17]. Ослабевших, падающих пристреливали конвоиры. Так, на этапе Бобруйск — Минск протяженностью около 200 км погибло 1000 человек[18].
Командир 403-й охранной дивизии Вольфганг фон Дитфурт на судебном процессе в Риге в 1946 г. показал, что в августе 1941 г. он встретил колонну советских военнопленных. Старший колонны — немецкий офицер — доложил, что во время марша проводятся расстрелы военнопленных. Фон Дитфурт одобрил это, назвав эти расстрелы «выстрелами облегчения»[19].
Этапы, впрочем, как и сам плен, стали своеобразной проверкой не только физической выносливости, но и силы духа, чувства товарищества и человеческой порядочности. Вот только два примера поведения людей в одинаковых ситуациях:
«Сначала шли медленно. Потом немцы, пройдя через всю колонну, выбрали здоровых на вид солдат, поставили их во главе колонны и приказали идти быстро. После часа такой ходьбы многие стали отставать. Немцы подгоняли криками, ругательствами и прикладами. Раненые не могли идти быстро, отставали и падали. Некоторое время конвоиры шли с ними. Потом подъехал офицер и, вероятно, приказал расстреливать всех отстающих. Раздались выстрелы… Сколько глаз мог видеть, позади колонны лежали трупы наших солдат. Те, что были во главе колонны, не обращали внимание на просьбы и мольбы более слабых. Они не оглядывались назад, слыша только частые выстрелы, и дрожали за свою жизнь. Сначала немцы их подгоняли, а потом устали или осознали, что при таком марше половина пленных будет расстреляна. Нам надо было пройти 40 км до ближайшего лагеря»[20].
В то же время, по свидетельству бывшего военнопленного майора П. Н. Палия, проявляя находчивость и бесстрашие, удавалось противостоять произволу конвоиров. Колонне пленных офицеров надо было пройти 32 км из лагеря Замостье в другой лагерь. О расстрелах, отстающих во время этапов, знали все:
«Ко мне подошел Горчаков[21]: “Слушайте, майор, у меня есть идея… Я, полковник Жариков и Квасцов… станем в первом ряду и попробуем замедлить движение колонны до темпа, приемлемого для всех. Мы будем идти строем, даже в ногу, но с той скоростью, с которой сможем. Я уже сказал об этом по рядам”. Так мы и сделали. Все усилия взбесившегося лейтенанта и его подчиненных не привели ни к чему. Когда он, очевидно, поняв, в чем дело, подбежал к нам, первому ряду и замахнулся стеком на идущего с правой стороны подполковника Демьяненко, Горчаков, неожиданно для меня, по-немецки сказал лейтенанту: “Здесь, в первом ряду, идут три полковника, один подполковник и два майора, все старшие офицеры в колонне. Опустите ваш стек, господин лейтенант. Колонна будет передвигаться в согласии с вашим приказом, но со скоростью, с которой могут идти люди, истощенные семимесячным голодом и болезнями в лагере Замостье…” И… кто бы мог поверить! Лейтенант смирился. Он несколько озадаченно посмотрел на наш ряд “старших офицеров” и, повернувшись, пошел впереди колонны, соразмеряя свои шаги с нашими, а мы, в ногу, ровными рядами следовали за ним»[22].
Одно из самых массовых убийств советских военнопленных во время этапа произошло 17–18 октября 1941 г. на участке дороги Ярцево — Смоленск. Немецкие конвоиры без всякого повода расстреливали, сжигали военнопленных, загоняя их в стоявшие у дороги разбитые советские танки, которые поливались горючим. Пытавшихся выскочить из горящих танков тут же добивали выстрелом в голову. Ряды и фланги колонны «равнялись» автоматными и пулеметными очередями. Немецкие танки давили их гусеницами. На повороте с автомагистрали Москва — Минск на Смоленск скопилось несколько больших колонн пленных, по которым немцы открыли огонь из винтовок и автоматов. Когда уцелевшие двинулись по шоссе на Смоленск, то «идти по нему 12 км было невозможно, не спотыкаясь на каждом шагу о трупы. Немцы якобы не могли справиться с таким количеством пленных и, чтобы с ними не возиться, получили инструкцию перебить часть пленных…»[23]. По свидетельству самих немцев, убийства продолжались и в самом Смоленске. Так, комендант Дулага № 240 в Смоленске в секретном донесении от 25 октября 1941 г. окружному коменданту лагерей военнопленных сообщает:
«В ночь с 19 на 20 октября 30 тыс. русских военнопленных прибыло в Северный лагерь. На следующее утро 20 октября по улице от вокзала до лагеря было обнаружено 125 трупов военнопленных. Все они убиты выстрелом в голову. Характер ранений не позволяет судить о том, что со стороны пленных были попытки побега или сопротивления»[24].
Таким образом, даже немецкий офицер говорит о немотивированном и преднамеренном убийстве военнопленных.
Во время пеших этапов конвоиры кололи пленных штыками и избивали прикладами. Бывший военнопленный Ф. Д. Нестеров отмечает:
«Немцы, как мы их называли, “штыковые мастера”, пленных подгоняли штыком. Почти у каждого ноги и спина были исколоты штыками»[25].
В лагере на территории крепости «Цитадель», созданном в центре Львова, у большой группы военнопленных, прибывших в лагерь пешком, при осмотре врачом обнаружены «у всех штыковые раны на спине и ягодицах»[26]. Подобное положение полностью соответствовало правилам обхождения с советскими военнопленными, утвержденным 8 сентября 1941 г. генерал-лейтенантом Рейнеке:
«Большевистский солдат потерял всякое право требовать, чтобы к нему относились, как к честному противнику. При малейшем признаке непослушания должно быть дано распоряжение о безжалостных и энергичных мерах. Непослушание, активное или пассивное сопротивление должно быть немедленно сломлено силой оружия (штык, приклад, винтовка). Всякий, кто при выполнении этого распоряжения не прибегнет к оружию или сделает это недостаточно энергично, подлежит наказанию. При попытке к бегству — стрельба без предупреждения. Употребление оружия против военнопленных, как правило, законно»[27].
На основе данного приказа местные власти издают соответствующие распоряжения, в которых уточняют действия охраны. Так, в циркуляре от 10 ноября 1941 г. по вопросу содержания военнопленных говорится: «При каждой попытке к бегству должно быть применено оружие без предварительного предупреждения, причем попадание в бегущего должно быть точным. Каждый военнопленный считается беглецом, если самовольно находится вне лагеря или указанного места работы»[28].
Против использования подобной практики выступил руководитель Абвера адмирал Канарис. 15 сентября 1941 г. он обращается к начальнику штаба ОКВ и начальнику общего управления вооруженными силами с рядом замечаний по поводу принятых 8 сентября 1941 г. Правил обращения с советскими военнопленными. Он отмечает, что, согласно «Правилам», немецкая сторона не рассматривает военную службу советских граждан как выполнение ими воинского долга, тем самым отрицая применение исторически сложившихся военно-правовых норм в отношении советских военнопленных. Из утвержденных «Правил» применения оружия в случаях неповиновения военнопленных караульным командам невозможно понять, является ли неисполнение приказа результатом недоразумения или сознательного неповиновения, так как военнопленные не знают немецкого языка, а караульные — русского[29]. Таким образом, подчеркивает Канарис, караульные, не разбираясь в причинах неповиновения, будут применять оружие без всякой ответственности.
Главное, на что Канарис пытается обратить внимание: в результате жестокого обращения с советскими пленными «воля к сопротивлению Красной армии будет чрезвычайно усиливаться». У немецкой стороны, напротив, «отпадает возможность протестовать против плохого обращения с германскими военнослужащими, находящимися в русском плену. Эти распоряжения вызывают большое сомнение как с принципиальной точки зрения, так и из-за вредных последствий в области политической и военной, которые могут наступить»[30].
Однако возражения и предложения Канариса были отвергнуты начальником штаба ОКВ Кейтелем с резолюцией на представленном ему документе: «Эти положения (речь идет о девяти написанных Канарисом возражениях. — А. Ш.) соответствуют представлениям солдата о рыцарском способе ведения войны. Здесь речь идет об уничтожении целого мировоззрения, поэтому я одобряю эти мероприятия и покрываю их. Кейтель»[31]. Таким образом, немецкое Верховное командование в лице Кейтеля сознательно взяло на себя ответственность за преступную политику, проводимую в отношении советских военнопленных.
[1] Karl Huser, Reinhard Otto. Das Stamlager 326 (VI K) Senne 1941–1945. Sowjetische Kriegsgefangene als Opfer des Nationalsozialistischen Weltanschauungskrieges. Bielefeld, 1992, s. 20.
[2] Там же, с. 21.
[3] Там же, с. 24.
[4] Преступные цели гитлеровской Германии в войне против Советского Союза. Документы и материалы. М., 1987, с. 181.
[5] Sowjetische Kriegsgefangene 1941–1945. Leiden und Sterben in den Lagern Bergen-Belsen, Fallingbostel, Oerbke, Wietzendorf. Eine Sonderausstellung der Niedersächsischen Landeszentrale für politische Bildung. Hannover, 1991, s. 12.
[6] Там же.
[7] Гетман И. Аудиозапись беседы 26.06.1993 г. Архив «Яд ва-Шем», 03/6896.
[8] Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, т. 3. М., 1958, с. 127.
[9] Karl Huser. Reinhard Otto. Das Stamlager 326 (VI K) Senne 1941–1945, s. 24.
[10] Кромиади К. Советские военнопленные в Германии в 1941 г. — Новый журнал, № 32, Нью-Йорк, 1953, с. 197.
[11] Архив «Яд ва-Шем». М-37/1255, л. 9.
[12] Там же. М-33/496, л. 8, 11, 34.
[13] Я. С. Павлов. Система фашистских концлагерей для советских военнопленных в Белоруссии. В сб. трудов научной конференции «Трагедия войны. Фронт и плен». 4–8 июня 1995 г. Минск. 1995, с. 52.
[14] Архив «Яд ва-Шем». М-53/106, л. 11.
[15] С. Розенфельд. Архив «Яд ва-Шем». Видеоинтервью VD-147.
[16] Архив «Яд ва-Шем». М-41/106, л. 1.
[17] Christian Streit. Keine Kameraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941–1945. Deutsche verlags-anstalt. Stuttgart, 1978, s. 164.
[18] Там же, с. 165.
[19] Судебный процесс по делу о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков на территории Латвийской, Литовской и Эстонской ССР. Рига, 1946, с. 35. (Далее: Судебный процесс…)
[20] Ф. Я. Черон. Немецкий плен и советское освобождение…, с. 33–34.
[21] Горчаков Н. С. Полковник. Начальник отдела инженерных войск 6-й армии. ЦАМО, ф. 33, оп. 11459, д. 41. Содержался в Офлаге XIII-D (62). https://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=272114938
[22] П. Н. Палий. В немецком плену… c. 143–144.
[23] Архив «Яд ва-Шем». М-33/604, л. 60
[24] Paul Kohl. «Ich wundere mich, dass ich noch leben». Sowjetische Augenzeugen berichten. Germany, 1990, s. 248.
[25] Архив «Яд ва-Шем». М-33/1160, л. 5.
[26] Сообщение ЧГК о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в г. Львове. — Красная звезда, 23.12.1944 г.
[27] В. Двинов. Власовское движение в свете документов. Нью Йорк, 1950, с. 27.
[28] Архив «Яд ва-Шем», М-33/1058, л. 8.
[29] «…Бесконечные расстрелы часто только за то, что солдаты не понимали, чего немцы от них хотят». «Записка высшего советского офицера». Цит. По: В. Двинов. Указ. соч., с. 106.
[30] Нюрнбергский процесс…, т. 3, с. 103–105.
[31] Там же, с. 103.
Источник:
