Каждую неделю мы спрашиваем разных людей о том, что они сейчас читают или на какие книги обратили внимание. В этот раз мы поговорили с филологом и переводчиком издательства «Горизонталь» Колей Кимом.
В издательстве «Горизонталь» в ближайшее время выйдет книга «Демократия. История одного слова». Это работа франкоязычного философа из Квебека Франсиса Дюпьи-Дери, посвященная более чем двухтысячелетней истории слова «демократия». Он исходит из того, что наша политическая реальность конструируется набором идей, которые выражаются словами.
Сегодня все политические силы называют себя «демократическими». Однако «отцы-основатели» современных режимов в США и во Франции, ставших моделями для всего мира, были открытыми антидемократами и ассоциировали самостоятельное правление народа с хаосом и тиранией бедноты.
Два века спустя, когда «демократия» (коллективное самоуправление) стала синонимом «выборов» (делегация власти узкой группе лиц), попытки подлинного народовластия (совместное обсуждение вопросов общего блага) наталкиваются на резкое противодействие элит.
В греческих полисах демократия означала коллективное самоуправление. Под «демосом» при этом понимался не весь народ, а беднота. То есть демократия изначально — власть бедных.
Демократия появляется в Афинах как бунт бедноты против аристократов, которые приватизировали все общие блага. Богачи закабалили почти всё население и стали сажать людей в тюрьмы за неуплату долгов. Это спровоцировало бунт бедных.
В афинской демократии было три принципа. Исократия — власть равномерно распределена между всеми жителями; исегория — каждый может взять слово в собрании; исономия — все равны перед законом в том смысле, что все участвуют в его создании и одинаково перед ним отвечают. Граждане собирались на площади — агоре — и коллективно решали вопросы совместной жизни.
Еще было три важных института: дебаты, ротация и жребий. Та или иная должность доставалась всем поочерёдно — кому жребий выпадет. Жребий, в отличие от выборов, где выбирают «лучших», — это демократическая процедура, которая сейчас активно возрождается по всему миру, в том числе в России. Человек имеет власть не за какие-то спортивные, военные, экономические заслуги, а просто потому, что он живет в сообществе, и всё, что здесь происходит, его напрямую касается и он в этом что-то понимает, потому что имеет опыт жизни здесь. Мы имеем право принимать решения по всему, что на нас влияет.
Отцы-основатели современных североамериканских и западноевропейских режимов совершенно сознательно (и Дюпьи-Дери подробно это доказывает на материале писем, речей, памфлетов и трактатов) изменили значение слова «демократия» так, что оно перестало означать коллективное самоуправление и стало отсылать к власти выборных элит.
Таков один из центральных для современной политики сюжетов — отчуждение власти от ее номинального субъекта. Народ больше не власть, а просто выбирает власть. Все постоянно говорят «сменить власть», «выбрать власть». Это антидемократические слова.
Почему отцы-основатели так сделали? Потому что они читали античных авторов, проникнутых довольно крепким духом агорафобии — боязни площади и страха перед народом. Они воспринимали народ как агрессивную массу, которая недостаточно умна для политических дел. Собственно, сейчас мы постоянно имеем дело с этой агорафобией в России, она отовсюду раздаётся, да и по всему миру.
История одного слова превращается в историю современных политических режимов. И, чтобы вернуть власть себе, нам надо начать мыслить демократию иначе.
Другая книга не переведена на русский. Она называется On the Populist Reason. Ее написал аргентинский политический философ Эрнесто Лаклау в 2005 году. Он показывает, как можно вернуть народ в политику в условиях дефицита политического участия и отчуждения власти от народа.
Все сегодня говорит про популизм. Якобы это что-то плохое, все называют своих оппонентов популистами. На самом деле, популизм — это латинское слово для обозначения демократии. Популус — это народ.
Популизм — это политическая техника конструирования границы между «мы» и «они». Лаклау наследует Марксу и Шмидту в понимании политики как конфликта. Политика там, где есть конфликт.
Задача современного демократического политика — это конструирование политического субъекта, народа. Народ не существует изначально, его надо собрать. Вопрос в том, каким образом это сделать.
Популизм бывает левый и правый. Левый: мы — бедные, обыкновенные люди, а они — элиты. То есть население страны нужно разделить на две части и кого-то исключить из народа, чтобы с этим кем-то, кто нас депривировал, отнял у нас власть над собственной жизнью, бороться.
Правый популизм другой: мы — изначальные жители этой территории, а они — мигранты, например, которые занимают рабочие места, портят культуру и вообще ставят под угрозу наше существование.
Тут важно не забывать про пустое означающее. Вся популистская политика проходит под лозунгом, в котором каждый может узнать себя, но лозунг на самом деле ничего не значит. Например Make America Great Again. Что значит great? Но все подписываются под этими словами, потому что хотят, чтобы Америка была Great. То же с «Прекрасной Россией будущего». Так гетерогенные социальные запросы собираются в гомогенный политический субъект. Лаклау говорит, что в политике что-то меняется, когда в ней появляется новый субъект, что партийная и классовая политики ушли в прошлое и сейчас мы живем в эпоху политики движений.
Эта книга очень актуальна для России, потому что помогает понять Навального как отдельного политика, который встраивается в мировые тенденции. Навальный начинал как правый популист, проводил границу по этническому признаку. Потом постепенно пришел к левому популизму. Его основная тема теперь — не мигранты, а неравенство. Фокус сместился с внешнего врага на внутреннего и конструирует народ методами левого популизма.
Популизм возвращает людей, «народ», в политику, создает нового субъекта. Вопрос в том, каким содержанием этот субъект наполнится.
Книга Джорджо Агамбена «Homo Sacer. Суверенная власть и голая жизнь» — это поразительно глубокий анализ нашей современной жизни в целом. Агамбен отталкивается от того, что в греческом языке было два слова для обозначения жизни: zoe и bios. Дзое — голая жизнь, а биос — достойная жизнь, которая есть только у людей и которая отличает нас от животных.
В античности биос и дзое строго разделялись. Предмет ойкоса, хозяйства, экономики — дзое. Тут мы биологически воспроизводимся. И есть полис, город, там протекает биос — достойная жизнь с представлением об общем благе.
Политика как совместная жизнь возникает, потому что нам так легче удовлетворять потребность биологической жизни. Дзое — причина, по которой мы живем вместе. А цель нашей жизни — жизнь достойная, биос.
Агамбен утверждает, что постепенно предметом политики перестала быть достойная жизнь и стала жизнь голая. И это центральное событие. Сейчас, говорит он, все ищут биос своей дзое: качество страны измеряется уровнем жизни, который понимается материально. Раньше это было только хозяйственным вопросом, а не политическим. Обеспечить всех питанием, медициной, собирать что-то, выращивать. Раньше мы думали о том, как жить достойно, а сейчас просто думаем о том, как жить. Эта идея лежит в основании практически любой современной власти. Политика как созидание общего блага и стремление к достойной жизни ушла в прошлое. На ее место пришла биополитика как управление голыми телами. Агамбен рассуждает об анимализации человека и замечает, что базовая модель любого современного государства — концлагерь. И мы могли это видеть в истории с коронавирусом, по которому Агамбен крайне радикально и проницательно высказывался. Собственно, так он и объясняет мгновенный переход от парламентских режимов к тоталитарным и быстрое возвращение назад в середине XX века. Глубже различия между тоталитаризмом и демократией — деление на биос и дзое.
Немного художественной литератур — Кобо Абэ, «Сожженная карта». Это японский экзистенциализм. Абэ много читал Сартра и Камю.
«Сожженная карта» — философский детектив. Главный герой — частный сыщик. К нему обращается жена, которая ищет своего мужа. Муж пропал в один день. От него ничего не осталось, кроме коробка спичек. Весь роман детектив пытается найти даже не самого пропавшего человека, а доказательства, что тот вообще когда-то существовал.
Это философское повествование о том, как удостовериться, что человек вообще существовал, где остаются следы нашей жизни, и можем ли мы вообще отследить собственное существование. В конце его бьют по голове, он теряет память и всю свою предыдущую жизнь, начинает искать улики своей собственной жизни. То есть это детектив о детективе, который ищет сам себя.
«Исповедь маски» Мисима Юкио — тоже японский экзистенциализм. Роман вышел в 1949 году, когда автору было 24. Это автобиографическое психологизированное повествование — автофикшн, как сейчас говорят.
Это история о том, как в сознании молодого японского человека середины ХХ века преломляются фашизм, японская традиционная культура, монархизм и его собственная гомосексуальность. Юкио несколько раз номинировали на Нобелевскую премию, но он ее не получил: слишком провокационный получился рассказ.
Повествование совершенно бесцельное, но душераздирающее. Главный герой пытается жить по общим правилам, не выдавать своих девиаций и судорожно ищет язык, чтобы говорить о самом себе хотя бы с самим собой, потому что больше не с кем, иначе его убьют или еще что-то. Он боится себя самого и боится общества, в котором живет. Получается язык страха, исключенности, одиночества и невысказанности. Это такая иллюстрация тезиса Лакана о том, что все наши психозы рождаются из разлома между нашей психической жизни и языком, от того, что мы не можем себя высказать.
Источник:
