Писатель Алексей ИвановZnak.com
Уральский писатель Алексей Иванов — признанный мастер прозы. Его произведения («Общага-на-крови», «Сердце Пармы», «Золото бунта» и другие) выходят рекордными тиражами, по ним снимаются фильмы («Географ глобус пропил») и телесериалы («Хребет России»). В этом году имя Алексея Иванова в эпицентре всеобщего внимания в связи с выходом телесериала «Ненастье», снятого по его одноименному роману. На творческой встрече в Ельцин Центре писатель поделился своими оценками сериала, «лихих 90-х», которым посвящены роман и его экранное воплощение, Советского Союза и эпохи правления Путина.
«Ненастье — это самозакабаление»
Я с «афганцами» не общался с тех пор, как собирал материал для «Ебурга» (книга о Екатеринбурге переходного периода от советской эпохи к современности, изданная в 2014 году. — Ред.). Но в последние дни они снова появились в моей жизни, что, собственно говоря, понятно. У меня есть реакция и от российских «афганцев», и от екатеринбургских. Первые однозначно за роман «Ненастье», у вторых отношение двойственное. С одной стороны, они благодарят, что подняли их тему, что на основе событий написан роман и снят фильм (в центре романа «Ненастье» — ветеран войны в Афганистане и Союз ветеранов — одновременно общественная, предпринимательская и криминальная организация. — Ред.). Но с другой — они вносят свои коррективы. К подобным коррективам я отношусь скептически, так как у каждого из них своя точка зрения на те события, и [в поправках] больше мелких деталей, чем больших.
Кадр из фильма «Ненастье»Кинопоиск
Мне кажется, эти коррективы продиктованы желанием выставить себя в несколько ином свете. В этой связи я хочу вспомнить одну реакцию на мою книгу «Ебург». Один из злодеев, который стал прототипом для героя книги, отправил мне большое сообщение, в котором говорилось, что книга плохая, автор все переврал. И какие же у него были претензии? А, например, такие. Я писал, что он стрелял из подвального окошка второго подъезда, а на самом деле он стрелял из подвального окошка третьего подъезда. И таких корректив, из которых делаются большие обобщения, огромное количество. В том числе и по «Ненастью».
Что касается сериала, то у моего романа и у фильма разные художественные задачи. Я писал не только о 90-х годах. Я писал о ситуации ненастья, которая в российской истории не прекращается. Поэтому у меня действие начинается еще во времена Советского Союза и заканчивается в 2008 году, 90-е годы — только большая часть романа, но не все.
Что такое ненастье в моем романе? Это закабаление, ситуация, когда человек сам себя загоняет в ловушку и не может из этой ловушки выйти, пока не изменит самого себя. Один вид таких ловушек — личностные. Например, для Сереги Лихолетова такой ловушкой была афганская идея (руководитель Союза ветеранов полагал, что «афганцы», кем бы они ни были — бандитами или «ментами», должны помогать друг другу, но просчитался. — Ред.). И жить с этой идеей он не мог, когда вышел из тюрьмы, и отказаться от нее он тоже не мог. Поэтому и погиб. Такой же ловушкой для Германа Неволина были деньги, которые он украл (из инкассаторской машины, которую водил; в реальности подобная история произошла в Перми в 2009 году. — Ред.): и унести с собой не мог, и бросить не мог. Ему нужно было преодолеть самого себя, и только после этого он мог вырваться из этой ловушки. Есть подобные социальные ловушки. Одну из них я описываю, когда четыре солдата прячутся в развалинах во время войны в Афганистане. Они и уйти оттуда не могут, и оставаться там бессмысленно. Им надо как-то менять себя и ситуацию.
Хотя сериал — только интерпретация моего романа, он мне понравился.
У меня в романе больше насилия, экстремизма, мата, в сериале его вообще нет. В сериале мне понравилась одна сцена, когда автобус везет «афганских» жен на заселение домов (предназначавшихся «афганцам», но отданных муниципалитетом банку за долги. — Ред.). Все понимают, что этот момент взят из реальной истории, когда «афганцы» «отвоевали» себе дома на Таганской в Екатеринбурге. Там звучит прекрасная музыка, едет автобус, наполненный прекрасными женщинами. Понятно, что это символ ковчега, символ новой жизни. Когда эти символы воплощаются на примере «афганцев», то это включает их в общечеловеческую парадигму. Не выделяет их из состава народа, а говорит, что они плоть от плоти народа. И даже если фильм «афганцам» не понравился, тем не менее он делает их другим русским людям ближе, чем было до фильма.
Является ли аморальным, что я продал каналу «Россия» право на экранизацию книги «Ненастье»? Людоед Иванов выдирал деньги из рук умирающих сирот? Да, я знаю специфику канала «Россия», но это меня не пугало. Для меня здесь нет никакой политики. При этом я никому бы не отдал свою книгу для экранизации бесплатно. Я профессиональный писатель, зарабатываю тем, что продаю свои произведения. Либо в виде книг, либо в виде прав на экранизацию. Причем только тем, кто может экранизировать мои книги. Канал «Россия» — один из немногих, кто смог это сделать. Маленькая контора не справилась бы с такой задачей.
«Ностальгия по Советскому Союзу скорее вредна»
Девяностые (которые описываются в «Ебурге» и «Ненастье». — Ред.), как правило, оцениваются в сравнении с Советским Союзом. Я считаю, что Советских Союзов было как минимум три. Лично для меня это была солнечная страна моего детства, где было весело, хорошо, свободно. В этой стране я не видел разницы между запретами государства и запретами родителей. Родители не разрешали выходить со двора, государство не разрешало выезжать за границу. Я вспоминаю эту страну со щемящей нежностью и теплотой.
Есть другой Советский Союз — социальное государство, которое заботилось о своих гражданах. До определенной степени там царили справедливость и порядок. Такое социальное государство мы уважаем, склонны его идеализировать и хотим восстановления такого государства. Или, точнее сказать, восстановления такой социальности, которая была в Советском Союзе.
«Почему-то так получается, что, когда мы пытаемся восстановить социальность Советского Союза, мы восстанавливаем идеологическую машину»Владимир Вяткин / РИА Новости
А есть третий Советский Союз — это идеологическая машина, которая занималась подавлением личности, «закатыванием» всех в один формат. Эта идеологическая машина отработала свое и нам сейчас не нужна. К такому Советскому Союзу мы никакой ностальгии не испытываем.
Но почему-то так получается, что, когда мы пытаемся восстановить социальность Советского Союза, мы восстанавливаем идеологическую машину. Поэтому сейчас ностальгия по Советскому Союзу скорее вредна, чем полезна.
Что касается идеологии в целом, то всегда, когда мы начинаем говорить о какой-либо общенациональной идее, рано или поздно скатываемся к тоталитарному государству и подчинению всех общей цели. Поэтому я считаю, что национальной идеи быть не должно.
«90-е — время сложного созидания»
Сейчас нация относится к этому времени однозначно, нация заклеймила его как время национальной катастрофы, развала, разрухи и всех подобных ужасов. Но я, прежде чем навешивать какие-то ярлыки, предпочитаю определиться с позицией смотрящего. Если мы смотрим с позиции Советского Союза, например 80-х годов, то, конечно, мы видим [в 90-х] развал и прочие катастрофы. Если мы смотрим с позиции дня сегодняшнего, то это в первую очередь время созидания, сложного созидания, порой сопряженного с огромными страданиями и муками народа.
Это было амбивалентное время, его нельзя красить только черной или белой краской. Это было очень трудное время для граждан, но в это же время действовал мощнейший созидательный тренд. Об этом на примере Екатеринбурга я и написал книгу «Ебург». В то время были созданы те основные институты, которые определяют нашу нынешнюю жизнь. Во-первых, это институт частной собственности, сегодня без нее мы не можем представить свою жизнь. Во-вторых, это институт выборов. Да, выборы работают криво-косо, тем не менее мы уже понимаем, что такое выборы и какими они должны быть в идеале.
Кадр из фильма "Ненастье / Кинопоиск
К сожалению, государство в 90-е годы устранилось от социальных вопросов, поскольку тогда у него во главу угла были поставлены другие задачи — создание этих самых институтов. И наше государство, как это ни странно, с этими задачами справилось. Редко, когда оно справляется со своими задачами, но в 90-е у него это получилось. К сожалению, ценой национальных жертв.
Про 90-е я могу говорить много и предпочитаю видеть в них не только темные, но и светлые стороны. Надо помнить, что это наше прошлое, которое определяет нашу нынешнюю жизнь. И оплевывать прошлое, я считаю, не очень хорошо.
«В группировке „Уралмаш“ было и кое-что хорошее»
Что с 90-ми делать сегодня? Приведу в пример Чикаго. Там был бандит Аль Капоне, который, разумеется, ничего хорошего не творил, получил по заслугам и помер, сгнив от сифилиса. Тем не менее Аль Капоне — это бренд Чикаго, и очень многие люди едут в этот город только для того, чтобы посмотреть те кварталы, где хозяйничал мафиози. Его имя привлекает огромное количество туристов, там масса сувениров, связанных с его именем. Это герой поп-культуры, про него написаны масса статей и книг.
Аль Капоне зарабатывает деньги для Чикаго. Он хорош тем, что его конвертировали в бренд, который приносит узнаваемость и доход. Такое отношение к вещам более разумно, чем в России. У нас почему-то всегда хотят однозначности. Если есть какое-то плохое явление, мы стараемся его не просто искоренить, а стереть из памяти. Вслед за приговором — сразу расстрел и вычеркивание из памяти. Мы не можем понять, что явление функционирует на разных информационных уровнях.
«Лет через пятьдесят группировка "Уралмаш" будет брендом, как Аль Капоне»
Но Екатеринбург в этом смысле как раз стоит особняком. Вернее сказать, отходит от этой классической российской традиции. Это, например, касается феномена расстрела царской семьи. Он превратился в бренд, который тоже приносит городу деньги. Хотя то, что город зарабатывает на расстреле царской семьи, разумеется, не означает, что он поощряет это преступление. Просто в современном обществе надо видеть разницу между этической оценкой события и возможностью использования явления во благо всех горожан. Я бы назвал это амбивалентностью.
Если взять, например, [организованную преступную] группировку «Уралмаш», то я уверен, что лет через пятьдесят это будет такой же бренд, как Аль Капоне. В принципе в группировке «Уралмаш» было и кое-что хорошее, помимо бандитской деятельности. Не надо относиться к «Уралмашу» однозначно плохо. Так или иначе он презентует собою город, он может приносить ему пользу. И это не означает, что мы его оправдываем.
«Пассионарии стали не нужны, поскольку история остановилась»
Что стало с героями «лихих 90-х»? Тогда большую роль играли пассионарии. Они явились не из ниоткуда, они были рождены социальной средой, были плоть от плоти народа. Девяностые были временем, когда после длительного периода, может быть, впервые после Гражданской войны, на арену вышел народ. И он сам за себя решал, как ему жить. Делал это так, как у него это получалось, а получалось плохо, зато никто над ним не стоял.
Девяностые были временем, когда история наконец сдвинулась с мертвой точки. И пассионарии были выразителями этого духа истории. Большим минусом было то, что действовали они в меру своего разумения, на свой страх и риск, а рамок, которые бы направляли их деятельность в цивилизованное русло, не было. Но все равно хорошо, что пассионарии были. Если бы не пассионарии, мир бы не менялся таким кардинальным образом.
«Россель нес определенную идею — индустриального развития, которая, впрочем, была не совсем адекватна эпохе»Яромир Романов/Znak.com
Пример пассионария — Россель (в 1995–2009 годах губернатор Свердловской области. — Ред.), занимающий большое место в книге «Ебург». Он нес определенную идею — индустриального развития, которая, впрочем, была не совсем адекватна эпохе, потому что, на мой взгляд, мы идем к постиндустриальному обществу, а не индустриальному. Но при этом Россель пользовался огромной поддержкой у тех людей, кто вырос в 80-е годы: они считали Екатеринбург индустриальным городом. Может быть, Россель не остановился бы на индустриализме и пошел бы дальше. Но он дошел туда, куда смог. И навсегда остался знаменем идеи уральской индустриализации.
Сегодня пассионарии стали не нужны, поскольку история остановилась. А раз так, то они лишились возможности влиять на ход событий и превратились просто в компании приятелей, ветеранов. Сегодня в них уже нет созидательного духа, не потому что они сами стали хуже, просто история остановилась и они оказались бессильны перед этим фактором.
«Уральский человек самореализуется через труд»
Почему индустриализм на Урале продолжает жить? Когда у академика Лихачева спросили, что такое русский характер, он сказал, что никакого русского характера не существует. У всех наций характер примерно одинаковый, и каждая нация рассказывает о себе примерно одно и то же: мы честные, мы независимые, мы любим наших стариков, мы любим наших детей, мы очень гостеприимные и тому подобное. Но Лихачев добавил, что национальный характер — это не качество, а оттенок.
Точно так же и уральский характер — это не качество, а оттенок. Уралец, разумеется, отличается от представителей других регионов. Хоть он, как и казаки, и поморы, будет утверждать, что любит свободу и независимость, у него есть один оттенок. У каждой региональной идентичности есть главная ценность, через которую происходит самореализация человека.
Алексей ИвановZnak.com
Есть, например, среднерусская крестьянская идентичность. Для нее главная ценность — это власть и собственность. Главный герой среднерусской идентичности — это богатырь, который защищает крестьянскую общину. Если представителю крестьянской идентичности дать миллион долларов, то он купит себе усадьбу или место в думе, чтобы обладать властью и собственностью. На Севере и в Сибири люди самореализуются через ценность предприимчивости. На юге, в казачьих регионах, самореализация происходит через ценности свободы и равенства.
Для уральской заводской идентичности главная ценность — труд. Уральский человек самореализуется через труд. Для него главным городом является город-завод. Для него главным культурным героем является человек труда — Данила-мастер. Труд для уральского человека — это и наказание, и награда, и способ проведения свободного времени, и способ самопрезентации, и так далее. Если уральскому человеку дадут миллион долларов, что он на них сделает? Он построит маленький завод и будет выпускать какую-нибудь продукцию. В этом суть уральского человека. Труд для него самое главное дело. Если почитать книгу «Ебург», то все положительные герои постоянно что-то делали. Созидание — главная жизненная стратегия уральского человека.
«Нулевые гораздо страшнее, чем разгул 90-х»
Сегодня мы попали в новый застой. В том числе и благодаря «лихим 90-м». Слишком они были лихими, и в итоге нация устала, захотела очухаться, одуматься. Но в начале нулевых нам, к несчастью, повезло, на нас свалились нефтяные деньги. Мы начали получать хорошие деньги, не работая. Нам это понравилось, мы остановили все реформы, прекратили делать то, что не доделали в 90-е, и стали жить на незаработанные деньги. В нулевые прозвучал лозунг: «У кого нет миллиарда, тот может идти известно куда». Это было время ужасного и совершенно безнравственного разгула. Это гораздо страшнее, чем разгул 90-х.
А сейчас незаработанные деньги кончились и мы остались у разбитого корыта, когда у нас и денег нет, и дела не доделаны. Сейчас мы думаем, что нам делать дальше. То ли объявить себя венцом творения и на этом успокоиться, поссорившись со всем миром, то ли браться за недоделанные дела и худо-бедно их доделывать.
Источник:
