Только за 2021 год лекарства в России в среднем подорожали на 4,8%. Больше всего — почти на 16% — увеличились цены на антисептики и дезинфицирующие препараты (йод, зеленка, перекись водорода и другие). На 8% дороже стали антибиотики, примерно на столько же — обезболивающие мази для суставов, успокоительные препараты и средства, улучшающие циркуляцию крови. Цены на спреи от горла, обезболивающие таблетки выросли на 7%.
Наиль Фаттахов / Znak.com
Каждый поход в аптеку россиянам обходится все дороже и дороже. И повлиять на это не может (или не хочет) даже государство. В интервью Znak.com член совета директоров Экспертного института социальных исследований (ЭИСИ), политолог Глеб Кузнецов рассказал, почему стоимость лекарств зависит от алчности производителей, а фармкомпании ведут себя как мафия, которая берет больных людей «в заложники», почему государство может, но не хочет ничего делать с ростом цен на лекарства и сколько должны стоит аналоговые препараты отечественного производства.
«Это не вопрос себестоимости, это вопрос манипуляции»
— На днях вы рассказали, откуда берется космическая цена на препарат «Золгенсма» для детей со СМА (120 млн рублей за один укол). Расскажите, из чего вообще складывается цена на тот или иной лекарственный препарат?
— Версий много. Фармпроизводители любят рассуждать про стоимость исследований, необходимость трат на инновации и большие расходы, связанные с выводом препаратов на рынок, про клинико-экономическую эффективность разработок и бог весть что еще. Но, пожалуй, не стоит выпускать из виду при анализе и простую человеческую алчность, присущую бигфарме.
— И что в итоге является определяющим?
— Опыт наблюдения за фармацевтическим рынком показывает, что по большому счету
ничего, кроме амбиций фармпроизводителей, не существует.
Мы видим, как фармпроизводители очень охотно — в разы — повышают цены на свои препараты, которые уже давным-давно на рынке и раньше стоили копейки. Известны примеры, когда цена на тот или иной препарат повышается в тысячи раз. Это не частный случай каких-то отдельных недобросовестных предпринимателей. В играх с ценами замечены все крупные фармкомпании, это очевидная тенденция. И компании зачастую даже не удостаивают общество придумыванием внятных объяснений.
Глеб КузнецовFacebook
Мысль о том, что фарма обязательно должна быть дорогой, — не такая старая. Пожалуй, ей лет 20-30, не более, до этого такой ценовой гонки не было. С одной стороны, вроде бы есть объективные причины — требования регуляторов ужесточаются, клинические исследования становятся все более и более дорогими. Но есть и еще один фактор, который я считаю ключевым.
Центр разработки препаратов сместился от университетов в сторону стартапов. Коммерциализация начала предшествовать идее. Препарат еще существует только в голове у двух-трех биохимиков, но уже оценивается рынком. Компания привлекает под него инвестиции, иногда начинает торговаться на бирже. Такого раньше не было — и эти безумные расходы бизнеса, у которого еще нет никакого продукта, уже закладываются в цену будущих препаратов.
Эксперт объяснил, откуда берется космическая цена на укол «Золгенсма» для детей с СМА
Тут хороший пример — нынешние коронавирусные упражнения. Ни Moderna, ни BioNTech, ни Novavax не имели до форсированного выхода своих вакцин на рынки ни одного зарегистрированного продукта. Существовали при этом годами, если не десятилетиями, и собирались что-нибудь полезное для рынка наконец зарегистрировать еще через 10 лет. Бансель — глава Moderna — в публичной лекции в январе 2020 года — перед началом пандемии — говорил, что не следует считать Moderna «фармацевтической компанией», это, по его мнению, была компания финансового сектора, бизнес по привлечению инвестиций.
Так произошло смещение ценностей от доступной медпомощи, как формулировали свои задачи авторы молекул со времен пенициллина, до первых моноклональных антител в 1980–1990-е годы, к деньгам ради еще больших денег.
— А какой процент от стоимости препарата составляет его разработка и себестоимость?
— Это вопрос очень философский. Есть, например, история «Золгенсмы»: препарат был разработан группой ученых в рамках стартапа, потом их компанию почти за 9 млрд долларов купил Novartis. И чтобы отбить эти миллиарды, Novartis говорит: «Цена на препарат будет очень высокая, мы же понесли затраты!» Но здесь надо понимать, что Novartis отдал эти самые миллиарды не ради благотворительности или пациентов, а совершенно холодно и четко все просчитав, именно для того, чтобы потом выставить цену побольше. Это вообще не вопрос себестоимости, это вопрос манипуляции и ценами, и общественным мнением.
— На первый взгляд, объяснения фармкомпаний, что высокие цены связаны с тратами на разработку и исследования, выглядит логично. Насколько я понимаю, по-настоящему большие исследования, когда выводятся новые молекулярные структуры и формулы, проводятся, как правило, в лабораториях, спонсируемых государством, которое в свою очередь получает часть доходов в виде налогов граждан. В таком случае почему не государство устанавливает цену на лекарства, чтобы их стоимость не улетала в космос?
— Что касается государственных денег, то зачастую так оно и есть. Далеко не все деньги даже стартапы «собирают» в виде инвестиций, значительная часть ресурсов предоставляются действительно государствами — и в виде денег, и в виде доступа в университетские лаборатории, и к университетским базам данных, и другими путями.
Сейчас — опять же после коронавируса — все громче и громче в США слышны голоса вопрошающих: как так получается, что государство спонсировало значительную часть исследований препаратов от ковида, а стоят они — фактически выведенные на рынок за счет налогоплательщиков — тысячи долларов за курс?
Кстати, обратите внимание — препараты, как правило, регистрируются сначала в США и только потом во всем мире. Почему так происходит? Потому что именно в США в силу специфики регулирования и медицины, и экономики можно получить максимально высокую цену. Препарат оценивают по максимуму, а потом предлагают странам с совсем другим регулированием покупать именно по такой цене.
«Это безнравственная, преступная позиция»
— Бывший вице-президент Pfizer Джон ЛаМаттина говорил, что «обсуждать цену [препарата] неверно», потому что «предметом дискуссии должна быть его ценность». Как вы относитесь к такому мнению?
— Это и есть та самая манипуляция фармкомпаний: вы платите ровно столько, сколько мы говорим, потому что вы покупаете самое дорогое, вы покупаете чудо.
Я называю это «логикой мафии»: мы украдем вашего сына, чтобы вы заплатили за него деньги, вы же любите своего сына, поэтому какой смысл обсуждать цену, сколько бы вы ни заплатили, это будет дешевле, чем его жизнь.
Это абсолютно безнравственная позиция, преступная. Честнее было бы говорить, что мы, как капиталисты, просто настроены на максимизацию прибыли. Но именно такой логикой — «платите деньги за чертово чудо и не спрашивайте, сколько оно стоит» — руководствуются фармпроизводители в публичном пространстве.
— Ценность, по мнению ЛаМаттина, базируется на трех составляющих: спасении жизней людей, облегчении их боли / страданий, а также снижении совокупных расходов на здравоохранение. И если третий пункт хотя бы можно посчитать в валюте, то первые два — нет.
— Вот совокупные расходы [на здравоохранение] — это та самая клинико-экономическая эффективность. А первое и второе — рассуждения о том, почему ни в коем случае нельзя обсуждать ни прибыли фармы, ни цену на их услуги, ни ответственность их менеджмента. Кстати, защита семьи Саклеров, владевших компанией Purdue Pharma и ввергшей США в так называемый «опиоидный кризис», который уносит сотни тысяч жизней ежегодно, строилась именно на том, что их оксикодон — опиодный анальгетик — спасает людей от страданий. И высокая миссия фармацевтики — это избавление людей от боли.
Если обратиться к временам, когда все группы препаратов, включая первые опыты в генной терапии, были плодами некоммерческого, а по большей части — научного поиска, таких рассуждений не было. И да, когда говорят, что если не платить за науку много денег, то никакой науки не будет, — это тоже ложь.
— Почему?
— Потому что наука была до фармкомпаний, опять же в университетах, наука есть с фармкомпаниями, наука будет и после них. Людям нельзя запретить думать и придумывать.
Сегодня коммерциализация предшествует и научному поиску, и даже здравому смыслу.
То есть фармпроизводители уже не думают о пользе для человечества, о тех самых боли и страданиях людей, — они думают о том, как это продать, сколько они могут выручить.
Выплывают скандальные истории типа Шкрели или Саклеров тех самых. Но надо понимать, что эти ребята скорее обозначают тенденцию, чем являются какими-то из ряда вон выходящими персонажами. Уже после ареста и посадки Шкрели вполне себе уважаемые крупные компании поднимали цены на препараты в тысячи раз, и все это проглатывали. Общество кормят относительно мелкими рыбами, удовлетворяя его кровожадность, а в это время киты типа Pfizer или Novartis делают то же самое.
«Самый ненавидимый человек в Америке» — термин, который появился из-за американского предпринимателя Мартина Шкрели. Он получил известность благодаря спекуляциям на стоимости лекарств. В 2014 году компания Retrophin выкупила права на препарат, который применялся для лечения редкого наследственного заболевания цистинурия. После этого Шкрели повысил цену на лекарство на 2000%.
Затем предприниматель основал еще одну компанию, которая купила права на препарат Daraprim для лечения токсоплазмоза у пациентов со слабой иммунной системой (ВИЧ-инфицированные, онкобольные и т. д.). После сделки стоимость препарата увеличилась в 55 раз.
В результате Мартина Шкрели обвинили в мошенничестве и приговорили к 7 годам заключения и штрафу в 7,3 млн долларов.
«Государство в этом не заинтересовано»
— Вы говорили, что цена лекарства от гепатита С в разных странах отличается: в богатых странах оно дороже, в бедных дешевле. Но гепатит С — инфекционное заболевание. От его распространения в прямом смысле зависит жизнь огромного числа людей во всем мире. Со СМА — ситуация иная. Цинично, но между количеством больных СМА и угрозой жизни для населения планеты нет корреляции. Поэтому как и — главное — кто должен мотивировать производителей лекарств для людей со СМА устанавливать разные цены для разных стран?
— В рамках нынешней системы регулирования эта задача абсолютно нерешаемая. Это происходит потому, что фармпроизводители не чувствуют себя участниками очень закрытого уникального рынка. А медикализация общества, выход в «топ» общественного интереса тем, связанных со здоровьем — дает огромные рыночные возможности.
В этой ситуации мотивировать снизить цены на лекарства рассуждениями про мораль невозможно.
Дело же не только в СМА и прочей «орфанке». Например, цены на старые препараты от вполне массовых болезней растут в разы, а новые препараты выходят сразу с ценником, отражающим аппетиты момента. Почему? Потому что могут! Но фармкомпании и этим недовольны — говорят, нужно еще дороже. Глава Pfizer Бурла любит говорить, что укол ковидной вакцины должен стоить не 20 долларов, как сейчас, а 100 долларов, с точки зрения «клинико-экономической эффективности».
Муратов: срочно нужны повторные консилиумы по детям с СМА, которым не купили «Золгенсму»
Другие производители поднимают тему антибиотикорезистентности, уверяют, что им невыгодно придумывать новые антибиотики по низким ценам. То есть, чтобы производителю якобы было выгодно вложиться в антибиотики, пачка даже нынешних лекарств должна стоить несколько тысяч долларов. И сейчас на уровне ВОЗ идет огромная дискуссия. В лоббизм этой темы вкачиваются огромные средства.
Вот и представьте, нужно вам ангину вылечить, а пачка антибиотиков стоит 5 тыс. долларов (около 380 тыс. рублей. — Прим. ред.).
— Наверное, я бы просто предпочла умереть от ангины. И не только я. Огромное количество людей.
— Именно так. Лоббисты парируют эти опасения тем, что «пусть государство платит, вам-то какая разница?» и «зато не будет бесконтрольного использования антибиотиков».
— Вы говорите: ничего нельзя с этим сделать. Но разве у государства (не важно, в США или России) вообще нет никакого механизма, чтобы повлиять на фармкомпании?
— Этот вопрос можно решить только политически.
— Каким образом?
— Например, в Америке регуляции цен на лекарства, прозрачного расчета себестоимости, нормального отношения к клинико-экономической эффективности препаратов требует левое крыло — демократы вроде Берни Сандерса. Правда, им противостоят вообще все, включая собственную партию: никто другой в этом не заинтересован. Думаю потому, что влиятельные демократы — такие же акционеры фармкомпаний, как и республиканцы, а сами фармкомпании — щедрые лоббисты и плательщики за избирательные кампании.
— То есть государство тоже в этом не заинтересовано?
— Абстрактное государство в этом заинтересовано, потому что это повлекло бы за собой уменьшение его расходов [на здравоохранение], увеличение качества и доступности медпомощи. Но конкретное государство в виде чиновников в этом всем не заинтересовано.
Бывают, конечно, эпизоды, когда, например, в Великобритании оштрафовали Pfizer на какие-то копеечные, по меркам Pfizer, деньги за то, что они вероломно подняли цену на старые лекарственные препараты в разы, причем даже не объясняя это наукой. Но такие эпизоды — редкость, в большинстве случаев все остаются безнаказанными.
— Хорошо, если государству не интересно контролировать цены на лекарства, то что может на этот процесс повлиять? Какой-то перелом в обществе должен случиться или цены должны окончательно стать недосягаемыми, зеленка подорожать с 50 до 1500 рублей, например?
— Это должно стать политической проблемой. Пока такого и близко нет. А производители находят для себя новые, не сильно обременительные формы заработка. В России вот открыли для себя чудесный мир биоаналогов, уверяя, что это не повтор лекарства, а новая разработка, просто похожая. И это называют не «воспроизведенным препаратом» — дженериком, а биоаналогом, что позволяет производителям в том числе избегать патентных споров. Наукой это назвать можно только весьма условно, это все-таки копирование. При этом копии, пардон «биоаналоги», продают фактически по той же цене, что и оригинал — дисконт не драматический, если смотреть на закупочные цены, а не на обещания в интервью.
Почему детям со СМА, собравшим ₽121 млн на самое дорогое лекарство в мире, не дают его купить и кому это выгодно
При этом такие фармпроизводители не несут значительных маркетинговых расходов, они не тратят деньги на международные клинические исследования, не тратятся на регистрацию препарата в премиальных юрисдикциях типа США или ЕС. Они не делают ничего, что могло бы хоть как-то объяснить высокую цену на лекарство. Они объясняют высокую цену так: препарат аналогичный, значит, должен стоить примерно так же.
Часто объясняя высокие цены на препараты, говорят, что ведется параллельно условно 100 проектов, а выстрелит из них только один, а за 99 нереализованных должен кто-то заплатить. Вот и стоит единственный вышедший препарат дорого, потому что он компенсирует расходы на неуспешные проекты. Но те, кто делает аналоги, не ведут 100 проектов, чтобы победил один. Они-то точно знают, что их проект выстрелит. Они ничем не рискуют, воспроизводя коммерчески успешный препарат с незначительными доделками.
И смотрите, что получается. Прочитал у вас же на Znak.com, что в России делают аналог «Золгенсмы». У меня один вопрос — как отечественные производители будут проводить клинические испытания? Когда производители испытывают препарат, скажем, от давления или диабета, у них есть возможность набрать исследовательскую группу. А здесь как? Вот есть некий ребенок, у него СМА, родители идут за лекарством, а чиновники им говорят: знаете, мы не будем вам никакие препараты покупать, идите-ка вы участвовать в клинических испытаниях.
Получится, что в какой-то момент наши медицинские начальники вообще могут отказаться закупать «Золгенсму» в принципе, чтобы «Биокад» могли проводить свои испытания.
У этой моды есть еще одно негативное последствие — с нашего рынка уходят качественные препараты.
— Почему?
— При выборе из двух аналогичных препаратов — отечественного и импортного — по закону у нас надо выбирать отечественный. Когда конкуренция в закупках невозможна, компании трезво все рассчитывают и прекращают работать на этом рынке, как это произошло с компанией Alexion, например, после вывода на рынок биоаналога «Экулизумаба».
Это распространяется не только на один препарат, биоаналог которого появился, а на целую линейку данного производителя. Зачем регистрировать что-то дорогое и современное в юрисдикции, где это воспроизведут и вышвырнут тебя с рынка?
Поэтому я без восторга смотрю на попытки создать аналог «Золгенсмы». Не исключено, что заплатить за это придется потребителям других высокотехнологичных и современных препаратов производства компании Novartis.
«Аналог должен стоит дешевле оригинала в разы»
— Если исходить из здравого смысла, как себя должно повести государство? Закупать «Золгенсму» по той цене, что есть, и не тратить время и деньги на производство аналога — или договариваться с производителями о дисконте?
— Для начала нужно хотя бы исключить сложившуюся сейчас ситуацию, когда пациенты не могут получить «Золгенсму» на частные средства, собранные благотворителями.
Во-вторых, если наши производители так хотят произвести аналог «Золгенсмы», то надо им сказать: препарат должен стоит дешевле аналога не на 10% и даже не на 20%, а в 10 раз. Если не хотите сделать аналог, который реально будет дешевле, а хотите примерно за ту же сумму, что и «Золгенсма», продавать копию, то не надо этим заниматься.
— Кто это должен сказать? Государство?
— Да, государство. И нужно отменить принцип априорного предпочтения российских препаратов при госзакупках.
— Деньги на закупку дорогостоящих препаратов для лечения орфанных заболеваний государство сейчас берет из «налога на богатых». Обсуждается, что когда в России появятся свои препараты для лечения СМА, то средства из «налога для богатых» можно будет тратить только на закупку отечественных препаратов, на зарубежные — придется собирать деньги самостоятельно. Такой подход можно считать справедливым / допустимым?
— Полагаю, что нет. Государство придумало высокую гуманистическую историю, не следует смешивать ее с экономическим протекционизмом. Если мы спасаем жизни, открываем доступ ранее обреченным к новым сверхдорогим средствам, то все остальное для нас не должно быть существенно. Говорю как плательщик этого налога.
Если он адресный, как по налогооблагаемой группе, так и по выгодоприобретателям от него, то уместно было бы спросить про принципы распределения средств у тех, кто участвует в его формировании. Пусть для плательщиков налога проведут опрос хотя бы, где спросят, хотим ли мы, чтобы из-за бюрократических проволочек люди все равно были лишены доступа к препаратам. Уверен, что 90% плательщиков выступит за разрешение на приобретение любых лекарств, которые бы спасали жизни. В максимально короткие сроки.
А вот что еще следовало бы сделать обязательно — это распространить действие принципов закупки препаратов на все возрасты. Ситуация, когда детьми с орфанными болезнями занимаются, а по достижении совершеннолетия о пациентах забывают — действительно несправедлива.
Поддержи независимую журналистику
руб.Сделать регулярным (раз в месяц)Я согласен с условиямиОплатитьУсловия использования
Источник:
