Детский психиатр о том, почему не нужно требовать от ребенка слишком много

Главный внештатный детский психиатр минздрава Челябинской области Татьяна Чижова много лет работает с проблемами воспитания детей, нарушениями в их поведении, разбирается в причинах суицидов и в том, к чему может привести излишнее усердие родителей сделать из своего ребенка успешную копию себя. Мы поговорили с Татьяной Николаевной о детской психиатрии, о том, как распознать тревожные сигналы в поведении ребенка, и о том, почему не нужно стыдиться обращения к специалисту.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Татьяна Николаевна, с какими проблемами сегодня сталкивается при работе с детьми психиатрия, и в частности челябинская областная психоневрологическая больница?

— Первая и основная проблема — это нарушенное поведение детей и подростков. Это агрессивные и аутоагрессивные действия, суицидальное поведение. Когда мы начинаем разбираться, в связи с чем это происходит, на первый план выходит несколько причин. Первая группа — биологические. Это само состояние ребенка, его аффективная возбудимость, перепады настроения, агрессивность к себе или к окружающим. Следующий момент — это нарушения школьной и семейной адаптации, которые в целом дают общую социальную дезадаптацию. Школьная дезадаптация формируется из-за того, что дети не усваивают школьную программу или не могут найти общего языка со сверстниками.

— Почему дети не усваивают программу? В чем причина? В нежелании родителей помогать, в сложности или педагогах?

 — Причины разные. Зачастую мы видим, что у ребенка интеллект не соответствует программе обучения. До сих пор мы выявляем такие проблемы у детей в 8, 9, 10 лет. А еще несколько лет назад у нас были случаи, когда несоответствие интеллекта ребенка программе обучения выявлялись в 9-м классе, когда ребенку ОГЭ надо сдавать.

— Ну а как же психолого-медико-педагогические комиссии (ПМПК), которые так или иначе должны перед поступлением в школу, еще на этапе детского сада определять, нужна ребенку обычная программа или коррекционная?

 — Дело в том, что, во-первых, ПМПК всегда работает в пользу ребенка. Если какие-то сомнения появляются, то они всегда решаются в пользу более сильной программы обучения. Второй момент, что родители совершенно не обязаны выполнять рекомендации ПМПК и часто они настаивают на выборе более сильной программы.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Правильно ли это?

 — Знаете, оно, может, и неправильно, но не каждый родитель может принять данную ситуацию. Тогда нам нужно работать с родителями, объяснять, что ребенок должен пройти наше обследование и идти на ПМПК уже с нашими рекомендациями, что ему должна подбираться та программа обучения, которая ему подходит. К тому же сейчас очень много различных вариантов обучения: есть и программы для детей с умственной отсталостью; есть программы для детей, у которых ограниченное расстройство интеллекта; есть целая школа-интернат для детей с речевыми нарушениями; есть семейные формы обучения, которые тоже предназначены для определенной категории детей. Все вопросы решаемые. Поменяешь программу — и ребенку становится легче.

Второй момент — это поведенческие нарушения, которые не позволяют усваивать материал. Бывает, что ребенок просто неусидчивый и он не удерживает внимание, и если эти процессы скорректировать, то ситуация изменяется в лучшую сторону.

—  Как корректировать? И должна ли принимать в этом участие школа?

— У нас со школой связь односторонняя: школа нам может написать характеристику на ребенка, а мы школе никаких данных не имеем права отдавать. Есть законы психиатрической помощи, и мы разглашать эти данные не можем. Поэтому если сами родители школу не поставят в известность об имеющихся проблемах, пройденном обследовании, то педагоги могут об этом и не знать.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Как педагогу научиться выявлять такие нарушения? К примеру, из-за тех же поведенческих проблем ребенок не усваивает программу или усваивает с трудом. Как обычному педагогу научиться такие проблемы видеть и как правильно донести до родителей, что у ребенка они есть. Чаще всего получается: родителям учитель говорит, что ребенок не усваивает программу, потому что он глупый. Родитель, естественно, закрывается. И ничего хорошего из этого не выходит. 

— Я думаю, что в таких случаях родителей лучше поставить в известность, что ребенок программу не усваивает и что нужно в принципе искать причины этого. При этом родителям должны быть тогда представлены какие-то примеры. Мы так же делаем — иногда ребенка осматриваем в присутствии родителей, чтобы взрослый сам видел, как ребенок отвечает на те или иные вопросы. На сегодняшний день, даже если говорить про детей, которые старше 7 лет, у нас есть детские психиатры в поликлиниках по месту жительства, которые могут обследовать ребенка и выявить ту или иную проблему, но не каждый родитель пойдет к психиатру. И это его законное право. А вот донести грамотно информацию о проблемах должен именно педагог.

— И снова: как ее донести?

— У педагогов есть все для этого. У них есть домашние работы, есть контрольные, проверочные. Школьную неуспеваемость у ребенка всегда можно выявить. Причем, знаете, она очень хорошо проявляется при переходе ребенка из начальной школы в среднюю. Если в начальной школе ребенок может тянуть непосильную программу, то в средней — нет. И здесь важно, насколько грамотно педагоги смогут это объяснить родителям и насколько родители захотят это принять. Потому что, если проблему вовремя не скорректировать, ситуация усугубляется: мальчишки перестают ходить в школу, а девчонки начинают наносить себе самоповреждения.

— Это уже среднее и старшее звено?

 — Конечно. Подростки из-за плохих отметок, непонимания программы чувствуют себя неуспешными, им плохо в коллективе, где все лучше, чем они. Но они не говорят родителям, что «я не понимаю школьную программу, мне неуютно в школьном коллективе и поэтому я в школу не хочу». Они просто закрываются в себе, уходят в различные девиации.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Но ведь из-за тех же прогулов с детьми беседуют и члены семьи, и педагоги.

 — Да, но дети не могут сформулировать, почему они не ходят. Это потом уже мы начинаем смотреть в стационаре. Во-первых, дети, когда находятся у нас в стационаре, учатся в школе, к ним приходят педагоги, а сами ребята прикрепляются на время лечения к школе № 105, даже ОГЭ сдают. И по результатам учебы мы видим, что именно надо скорректировать, пишем рекомендации. Наши педагоги также пишут свою независимую характеристику. Плюс ребенка у нас осматривает психолог, верифицирует его интеллектуальные функции; ребенка осматривает логопед-дефектолог, который устанавливает речевые нарушения и уже соотносит с тем уровнем его интеллекта. И при выполнении всех наших рекомендаций ребенка можно очень хорошо адаптировать. Иногда проблема бывает на уровне речевых нарушений, которые в общем-то решить можно. Но родители не приходят.

— Не хотят идти к логопеду?

— К психиатру.

— Насколько сложно работать с родителями при рекомендации поместить ребенка в стационар, в каких случаях стационар необходим и нужно ли родителям этого бояться?

 — Родители боятся, так как смотрят в будущее. Их интересует, сможет ли ребенок дальше работать на дипломатической службе, сможет ли ребенок управлять автомобилем, сможет ли он потом обращаться с оружием. Эти ограничения очень сильно пугают. Даже если сразу видно, что ребенку будет все это запрещено, родители с этим смириться не могут. Пугает возможность наложения ограничений. Что касается стационара: чтобы ребенок не попал в стационар, надо приводить его вовремя, когда проблемы можно корректировать амбулаторно, наблюдаясь у психиатра по месту жительства.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Существует ли сегодня кадровый дефицит детских психиатров?

— Это большая проблема. Укомплектованность составляет 46% по области, психиатры есть не во всех муниципальных образованиях. Даже у нас в больнице укомплектованность ниже 50%.

— Почему так?

— Не каждый может работать психиатром, это достаточно сложная работа. Для того чтобы стать психиатром, нужно по окончании университета еще два года учиться в ординатуре. Почти все врачи, которые за последние три года прошли ординатуру, трудоустроились и работают в государственных учреждениях. Но их мало. Нам надо в пять, в десять раз больше, чем сейчас выпускается.

А еще, идет пациент, к примеру, к урологу, к дерматологу, к хирургу, когда он этого специалиста уважает, он доверяет ему своего ребенка, он доверяет себя. К нам идут чаще всего вынужденно. Пациенты и их представители даже иногда говорят: «Надеемся, больше не увидимся». Наверное, это единственная специальность, кому так говорят. Поэтому, конечно, тяжело работать, когда пациенты так относятся.

— То есть добровольно к психиатру никто в России не идет…

— Как правило, да. Родители обращаются к психиатру, когда уже нет другого выхода. Некоторые поступают впервые в тяжелом состоянии по скорой помощи.

При этом, несмотря на то что психиатров не хватает, мы стараемся организовать помощь для всех нуждающихся детей в регионе. У нас есть областные консультанты, которые осматривают пациентов из области, у нас есть областной кабинет РАС (расстройства аутистического спектра), и практически мы всех детей из области, у которых есть коммуникативные нарушения, можем обследовать в этом кабинете. Там работает многофункциональная бригада, которая включает психиатра, логопеда, психолога, нейропсихолога. Мы можем провести обследование и дать рекомендации — что ребенку делать дальше. Обычно они всех маленьких детей берут на себя. То есть мы область не бросаем.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Если возвращаться к детям, как они поступают на госпитализацию?

— Есть показания относительные, при которых родители или законные представители сами решают, госпитализировать ребенка или нет, а есть абсолютные показания или недобровольная госпитализация, когда психиатр видит, что этому человеку можно помочь только в стационаре. Есть три ситуации, когда мы госпитализируем недобровольно — это угроза жизни самого ребенка, угроза жизни окружающих, и непринятие мер приведет к ухудшению состояния.

В Челябинской области за время карантина снизилось число подростковых суицидов

— У детей, как правило, это суицидальное поведение?

 — Да, когда даже после амбулаторной терапии, наблюдения, мы чувствуем, что ситуация суицидального настроя остается. Если родители против, мы решаем вопрос через суд, и уже он принимает решение. Чаще всего суды с нами соглашаются — только за последнее время у нас было три случая решения помещения ребенка в стационар через суд. Но есть и отказы, когда суд считает, что никакой угрозы нет. 

— Как и кто выявляет суицидальное поведение у детей, если нет собственно попыток суицида?

— Иногда в школе выявляют, иногда дети сами говорят о проблемах родителям, педагогам. Бывают ситуации, что ребенок просит отвести его к психиатру, а родители сопротивляются.

— Как так?

 — Вот так. У нас даже были такие случаи, что ребенок, девочка, звонила на «телефон доверия» и говорила об опасениях за свои действия с психологом. Мама была категорически против лечения. Но потом этот вопрос решился благополучно благодаря отцу девочки, который живет отдельно. И как раз он госпитализировал ее в отделение.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Возвращаясь к стационару, к детям. Уполномоченный по правам ребенка в регионе Евгения Майорова недавно высказалась о том, что дети в психиатрической больнице должны находиться с родителями. Как сегодня идет этот процесс, как его воспринимают родители и сами дети? Часто ли происходят самовольные уходы из стационара?

 — Ну вообще уход из стационара — это для нас ЧП. Мы обязаны смотреть за детьми, и мы смотрим. У нас отделения закрытые. Что касается пребывания детей с родителями, у нас есть эта услуга и платная, и бесплатная — по показаниям. С родителями находятся дети, которые требуют особого ухода, а если показаний для совместного пребывания нет, то ребенок в стационаре один. Мало того, зачастую мама нам мешает в лечении ребенка, и нам приходится уговаривать ее оставить ребенка в отделении одного. Мамы могут идти на поводу у ребенка, нарушая диету, режим отделения. К тому же, если мы на сегодняшний день положим всех детей с мамами, то в два раза меньше детей у нас получат лечение.

— А сколько сейчас коек?

— У нас в Челябинске 130 и 50 в Магнитогорске. Эти койки все время в работе, и если мы разделим их между родителями и детьми, то в стационар не попадут дети, которым нужна помощь.

— Есть ли случаи необоснованного направления в стационар? Тут, наверное, стоит говорить о детях, которые воспитываются в учреждениях опеки.

— Мы таких не встречали. У нас в приемном покое идет отсев. Если показаний для госпитализации нет, то ребенку просто назначат лечение и отправят домой. На случай если ребенок убегает из своего дома, из детского дома или у него другие какие-то нарушения поведения — у нас есть определенные критерии оценки. Есть патологические формы нарушенного поведения и есть непатологические формы нарушенного поведения. При патологической форме ребенок имеет право лечиться, как любой другой ребенок, который убегает из семьи. Здесь еще надо выяснить, почему он убегает.

— Чаще при побегах детей это все-таки патологические или непатологические формы?

 — Практически все они имеют патологический характер, но мы можем выявить причину, подобрать лечение; дать рекомендации на дальнейшую коррекцию нарушений семейных взаимоотношений и взаимоотношений с детьми и педагогами в государственных учреждениях; при наличии школьной дезадаптации, мы можем дальше направить ребенка на медико-педагогическую комиссию, иногда нам приходится решать вопрос о домашнем обучении ребенка.

— То есть с такой инициативой вы тоже выступаете?

 — Да, мы все эти вопросы поднимаем. Если есть показания, то оформляем домашнее обучение. Иногда отправляем на ПМПК для решения вопроса о льготной сдаче экзаменов, потому что бывает в этом необходимость. Необоснованно детей не держим. Нам нужно успеть вылечить хотя бы тех, для кого нахождение в стационаре обоснованно. Как правило, мы занимаемся в стационаре с теми детьми, с которыми не справились в амбулаторной службе или которых привезли нам по скорой.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— С какими нарушениями дети чаще всего попадают в больницу экстренно?

 — Состояние психоза (бред, галлюцинации) — это в любом случае показание для стационара. Прямые показания — агрессия, аутоагрессия. В принципе мы берем с любыми формами, если есть согласие законного представителя и есть необходимость для подбора препаратов. Если, допустим, ребенок просто плохо учится в школе — это, конечно, не показания для госпитализации.

— Дайте совет: как родителю заметить, что у ребенка есть какие-то нарушения, те же поведенческие, — что это сигнал к тому, что нужно что-то предпринимать, а не просто ругаться.

 — У любого ребенка могут быть непослушание, отказные реакции, но здесь нужно смотреть: если поведенческие нарушения проявляются во всех сферах — не только дома, но и в школе, и во дворе, тогда это уже говорит о том, что действительно ребенок не может себя нигде вести нормально, и это уже нарушение.

— Что значит «вести нормально»? И к какому возрасту это применимо? Вот есть, допустим, шестилетний ребенок, ему что-нибудь не то скажешь — он кричит, топает ногами. У меня сын самокат так сломал…

— Конечно, «психануть», как говорится, может любой ребенок, и он должен реагировать на критику; отсутствие реакции — это тоже подозрительно. Но если же вы объяснили ребенку, что так делать нельзя и он понял, то это одно. Если он кидает самокат каждый день и везде, где только можно, и кидает его не просто так в стену, а в людей — тогда нужно задуматься. То есть, если поведение нарушено — оно должно быть нарушено везде. Потому что если, допустим, родители говорят, что дома ребенок ведет себя безобразно, а в школе у него хорошая характеристика…

— Значит, дома какие-то проблемы…

— Да, значит, нужно смотреть, какие проблемы дома. При этом родители зачастую могут сами индуцировать те или иные реакции ребенка, и здесь уже нужно думать, как быть.

— Как родители могут провоцировать агрессию у ребенка, помимо очевидных случаев, когда папа маму на глазах у ребенка бьет или когда мама кричит на ребенка.

 — Таких случаев достаточно. И родители могут между собой эти конфликты устраивать при детях, и детей бьют. И вот тут, знаете, самое главное, когда даже не бьют, но нет системы воспитания. Ребенок всегда должен понимать, что можно, а что нельзя. Бывают конфликты, например, между мамой и ребенком. Мама говорит: «Надо убирать свою комнату», а ребенок говорит: «А я убираю свою комнату». И когда начинаешь выяснять, получается, что ребенок не понимает, что значит «убрать комнату», потому что у всех свое понятие о чистоте. Я всегда говорю родителям: вы покажите, что значит «убрать свою комнату», а потом требуйте. А родители — они какие-то поручения детям дают, но не учат их, как это сделать, и не говорят, как они собираются это контролировать.

Если говорить про то, что «родители кричат». Родитель может кричать одинаково сильно за то, что ребенок ушел из дома, и за то, что он ложку уронил. Но это разные вещи.

У ребенка должна быть разная система поощрений, он должен понимать, за что его будут поощрять и как его будут поощрять — материально или ласковым словом. А наказание должно быть только в виде того, что поощрение не будет получено. Отсутствие поощрения — это и есть наказание.

 А избиение ребенка — это когда родитель сам свои эмоции, свою агрессию спускает на него.

— То есть ребенка бить вообще нельзя, даже шлепнуть его по попе неправильно будет?

 — Какой в этом смысл? Ребенок чувствует, что его ударили, ему обидно. Вам нужно донести до ребенка информацию, что он делает не так и что он должен сделать, чтобы впредь делал все, как полагается. Шлепком этого не донести, как и подзатыльником.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Возвращаясь к советам родителям. Какие еще «звоночки» в поведении детей должны насторожить?

 — Нарушения сна. Все отклонения психического здоровья сразу выражаются в тревогу и, как правило, вызывают нарушение сна. Если у ребенка повышенная тревожность, значит, он в вечернее время чувствует себя некомфортно, он просит, чтобы родители спали с ним. Он вечером долго не может уснуть. Если это ребенок более старшего возраста, он будет искать любые причины, чтобы не ложиться — он будет включать телевизор, компьютер, смотреть в телефон, но только не спать. Мало того, если он заснул, он несколько раз проснется в течение ночи. Если же это дети с депрессивной симптоматикой, то здесь уже идут ранние пробуждения: в 4:00–5:00 ребенок просыпается и уже не может уснуть. Надо обращать внимание на резкие изменения аппетита в ту или другую сторону.

— Вы начали про «смотрит в телефон». Но дети и в нормальном состоянии постоянно смотрят в телефон или компьютер.

— Да, сейчас очень много детей, которые зависят от компьютера и других гаджетов. И у нас уже были суицидальные случаи из-за того, что у детей забирали вот эти гаджеты.

— Как с этим бороться?

— Сейчас это очень сложно, потому что и дети, и взрослые в основном сидят в телефонах и общение происходит именно так. Что лучше сделать? Конечно же, наполнить жизнь ребенка какими-то другими занятиями: секции, кружки, организовать ребенку живое общение, потому что подростки сейчас очень часто общаются именно через соцсети. Кстати, у нас есть пациенты с заболеваниями шизофренического спектра, и если раньше мы говорили, что они не общаются, то они сейчас хорошо общаются — как раз с помощью гаджетов. Но если для одних детей это положительный момент, то для других — отрицательный. Они иногда не умеют даже разговаривать по телефону, только пишут.

— Но можно ли ограничивать пользование гаджетами?

 — У меня нет однозначного ответа, поскольку при ограничении идут такие реакции, как попытки суицидов, у детей страдает эмоциональная сфера. Можно и нужно, конечно, разговаривать с ребенком, объяснять, насколько это будет возможно. Я многим рекомендую на время выполнения школьных домашних заданий убирать телефон. Договариваться об этом с ребенком заранее, так как зачастую он не может выполнить домашнее задание, потому что отвлекается на телефон. То, что написано в пришедшем на гаджет сообщении, гораздо приятнее уроков, и там больше эмоций, чем в той же математике. Следовательно, внимание сразу переключается на то, что более приятно, поэтому вся нужная информация не фиксируется и не воспринимается.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Если говорить о суицидальном поведении. Насколько серьезно стоит у нас эта проблема и из-за чего чаще всего дети идут на такие отчаянные шаги?

 — Если говорить о законченных случаях, то это несчастная любовь, какие-то конфликты, связанные с употреблением алкоголя или наркотиков, но до нас эти дети не доходят. А для тех детей, которые доходят до нас, то есть кого удается спасти, остановить, характерна школьная и семейная дезадаптация. Мы успешно выводим ребят из опасных случаев. Мы можем стабилизировать их эмоциональное состояние, можем выявить основную причину или несколько причин. В итоге напряжение у детей снижается, после обследования и лечения у них уже не наблюдается суицидальное поведение.

— Это только медикаментозное лечение или параллельно работа с эмоциями, с внешним окружением?

— Лечение обязательно идет в комплексе, и выпиской из стационара оно не заканчивается. Иногда достаточно просто решить вопрос с обучением, со сдачей экзаменов, с выбором профессии, если говорить о старшеклассниках. Порой сложнее донести этот вопрос до родителей, потому что основная масса суицидов или их попыток происходит в семьях, где с детей требуют, где ребенок не может быть неуспешным, где ребенка не принимают таким, какой он есть.

— Что значит «не принимают»? Его ругают или говорят, что папа у него такой умный, деньги зарабатывает, а ты бездарь…

 — Да. В таких семьях родители ребенку объясняют: мы такие успешные, от тебя того же ждем, мы на тебя тратим деньги. А ребенок видит, что он не соответствует ожиданиям родителей и отчаивается. У нас был тяжелый случай, когда девочка попала к нам после второй попытки суицида. Родители с раннего возраста требовали от нее быть лучшей: лучшие репетиторы, лучшая школа, хотя она с трудом тянула сложную программу, но ее тащили, в перспективе родителей — только столичный вуз. А девочка сломалась, устала. Плюс у нее от природы лидерские качества, которые она в том окружении не могла реализовать из-за более низкого уровня интеллекта. В итоге попала к нам. И огромного труда стоило и родителям, и ей объяснить, что впереди пока — не вуз, а колледж. И только потом можно будет идти дальше.

— Но тогда как таким успешным родителям с детьми правильно общаться? Понятно, что они хотят, чтобы ребенок тоже стал успешным, а если ребенок средненький — что делать в этой ситуации, чтобы ребенок не стал изгоем в классе, чтобы ребенок, не дай бог, не пытался что-то с собой сделать?

 — Знаете, я бы вообще школьных психологов ориентировала на таких родителей и на таких детей. Здесь они очень могли бы помочь.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— То есть должна быть какая-то система профилактики со стороны школы в том числе?

 — Конечно. И здесь, видите, мы, как правило, замеряем интеллект всем детям, которые через нас проходят. Мы видим, что интеллект в норме. Но норма 80 и норма 140 — это разные нормы и разные возможности. И школа такое же тестирование проводит. И должна это видеть и давать этому оценку.

Иногда мы говорим родителям: «Ваш ребенок может получить прекрасное гуманитарное образование, но высшее техническое мы бы вам не советовали». И мы объясняем почему. Мы объясняем, что ребенок с какими-то аутистическими чертами, даже если у него интеллект хороший, не должен идти на специальности, где требуется усиленная коммуникация с другими людьми, общение.

— Это какие особенности? Заторможенность, более медленные реакции?

— Нет, у них не медленные реакции, но у них нарушен контакт с окружающими, им лучше одним, они прекрасно могут реализовываться в какой-то IT-системе, но они не могут быть педагогами, они не могут рассказывать что-то на публику.

— А как психиатрической службе области или конкретно больнице сегодня может помочь взаимодействие с общественными организациями, с тем же уполномоченным, может быть, в той же адаптации детей, выборе профессии?

 — Правозащитные организации предлагают создание некоего сообщества родителей тех детей, которые попадают к нам. Это неплохая идея. Мы всегда, по возможности, идем навстречу и родителям, и детям. Если возникает одинаковая для всех проблема, то это для нас уже определенный сигнал.

Нам хочется, чтобы наши дети не только были окружены вниманием и заботой, когда они находятся у нас в больнице, но и чтобы всегда подключались общественные, правозащитные организации и участвовали в судьбе детей. У нас большие совместные серьезные планы.

Кроме того, мы бы очень хотели, чтобы НКО поработали с родителями наших пациентов, так как часто родители больного ребенка сами отказываются от жизни, сосредотачиваются только на нем. Но есть примеры, когда родители сами могут быть успешными и в принципе они могут адаптировать ребенка. И мы видим, что даже детей с интеллектуальными, с ментальными, с аутистическими нарушениями можно неплохо адаптировать сейчас. Для них тоже созданы специальные и школы, и классы.

Наиль Фаттахов / Znak.com

— Как вы сами относитесь к инклюзивному образованию?

— Сложный вопрос. Если ориентироваться на опыт других стран, то получается, что в принципе такие дети могли бы адаптироваться в обществе и им было бы проще, но на практике это не всегда работает. И зачастую мы видим, что дети тех родителей, у которых нет заболеваний, бывают против, потому что считают, что внимание учителя отвлекается на больного ребенка и не уделяется другим детям. К тому же у нас иногда и дети относятся агрессивно к детям с особенностями развития. Иногда это просто неприятно, а иногда ведет к очень серьезной дезадаптации. Очень индивидуально надо подходить. Кто-то сможет адаптироваться, кто-то нет. И опять же — в развитии общественного сознания, в адаптации детей — нам могут помочь НКО, сами мы не справимся. И с их стороны тоже чувствуется это желание помочь, таких ребят нельзя оставлять наедине с их семьями и проблемами, только вместе что-то можно решить.

Хочешь, чтобы в стране были независимые СМИ? Поддержи Znak.com

Источник: znak.com